Маргарита стала молиться, и ее молитвы дошли до неба миндаль начал цвести каждый месяц...
Анна вдруг сделала паузу и подошла к Арлекину. Может быть, он больше походил на Петера.
- Нет, ты представляешь: зима, кругом снег и вдруг - цветущее дерево миндаля. Все думают, что на ветках лежит снег, а это цветы!
Арлекин стоял не дыша, словно каждое слово относилось к нему, но Анна отошла от него и снова вернулась к Кити.
- А я бы молилась, чтобы миндаль цвел каждый день, - горячо сказала она, - чтобы он не переставал цвести!
И тут в слуховом окне все увидели заснеженную ветку каштана, и всем показалось, что это зацвел миндаль - зимой, белыми цветами.
И сразу стены убежища раздвинулись, крыша раскрылась, как переплет книги, и космические миры резко приблизились к темной маленькой мансарде. А может быть, само убежище взлетело ввысь, и там внизу, у подножья Восточной башни, бессильно метались потерявшие всякий смысл фашисты?
Анна молча прошлась по комнате и остановилась подле меня. В тусклом свете ее глаза казались больше обычного, в них мерцал отблеск снега. И в этот момент лицо ее показалось мне до странности знакомым. Я знал ее раньше, только не помню, когда и где? А она стояла передо мной и, вероятно, тоже силилась вспомнить, кто я. И вспомнила! И в первый раз обратилась ко мне:
- Здравствуй! Как ты нашел меня?
- Мне помог сухой лист каштана.
- Он похож на перо жар-птицы, оброненное на снег. Правда?
- Он и мне показался пером.
- Хорошо, что ты пришел. Ко мне сюда редко приходят люди с воли. Хотя там, за стенами дома, тоже нет воли.
Я не знал, за кого она меня принимает, но разговаривала со мной Анна на равных, как будто я был ее сверстником. И мы оба из одного общего детства.
- Может быть, воли здесь, в убежище, больше, чем там, - сказал я. Здесь мы свободно говорим, о чем хотим, а там...
- Я тоже так думаю. Только воля здесь тяжелая. И у нее нет ни начала, ни конца.
- Придет конец, ведь война кончится.
- А куда денутся фашисты? - резко спросила Анна. - Ты рассуждаешь как ребенок, а я... я уже взрослая.
Мы как бы поменялись местами. Но неужели она не видит моих морщин, седых волос, грузной фигуры. Или в полумраке я кажусь ей мальчишкой. Но почему разговор у нас получился такой не детский?
- Ты все такой же, - прошептала она.
И в это мгновенье я узнал ее. Мне показалось, что передо мной стоит моя первая любовь. Я узнавал глаза, волосы, губы... Знакомые нотки звучали в ее огрубевшем голосе. И странное, волнующее чувство оживало, поднималось во мне. Я вспомнил свою первую любовь. Нет, нет, я никогда не забывал. Она никогда не умирала, была во мне, в тайниках моей души. И вот теперь, разбуженная чужой любовью, вышла из своего тайника.
В Театре полная смена декораций! Я вижу себя на берегу большой русской реки Мсты. Вокруг поля и перелески, и два холма, поросшие соснами. Вероятно, это старые курганы, насыпанные над братскими могилами богатырей. На одном холме одинокая сосна - ветви в стороны - напоминала крест.
Мы сидели под этой сосной так близко, что я чувствовал тепло ее плеча, а когда она поворачивалась ко мне, то прядь ее волос нежно касалась моей щеки. От волос пахло солнцем. У меня перехватывало дыхание, и я хотел подвинуться еще ближе. Но ближе было некуда... "Я обнял ее за шею руками и поцеловал в левую щеку. Но когда хотел поцеловать в правую... мои губы встретились с ее губами. В смятении мы прижались губами еще раз и еще... без конца". Откуда Анна знает об этом?! Или первая любовь только кажется неповторимой, а на самом деле похожа одна на другую? Впрочем, тогда я не знал, как называется это чувство. Какое это имело значение! Это было моим открытием. Моей тайной. И я не догадывался, что эта тайна написана у меня на лице, угадывается в моем поведении, накладывает печать на все мои поступки.