Позволь себе
Написать
плохое стихотворение.
Надо тоже, поймать вдохновение.
Надо тему лелеять и мысль,
Надо сердцем притронуться. Ввысь
потянуться дрожащей рукой,
потерять мало-мальски покой.
Худо-бедно ли, свет углядеть,
в дали-дальней. На леске поддеть,
тот неведомый, жгучий азарт
Никому не сумеешь сказать.
Сам не знаешь, что бродит в пруду,
может ёрш или щука. В бреду
что-то чую, а слов не найду.
Пусть уверенной дерзкой рукой
точки ставит над и, но другой,
а не я и не ты, не спеши.
Вечерами тихонько пиши.
Среди ночи, в дороге, во сне,
Под журчанье ручья, в тишине.
А когда стала видимой мгла,
всё связала сомненья игла.
проступила тревога в замшелом краю
Запою-ка акынскую песню свою.
Выйду в поле, под звездами, на берегу.
И пойму ничего, никогда не смогу.
Буду струны души потихоньку листать,
и смеяться неслышно никем мне не стать.
Пусть гуляет под ветром зеленая рожь,
пусть такой же как все, на себя не похож.
Буду сравнивать капли дождя и звуки шагов
Для чего? В том и дело, что ни для че го.
Пусть надежда сама возникает и ма́нит.
И я верю, боюсь. Как обычно, обманет.
Можно просто позволить себе попытаться.
И, как воздухом, музыкой или мечтами питаться,
наслаждаясь покоем, смятеньем души,
бурей чувств. Если можешь, о них и пиши.
Воровато блуждая во тьме
лабиринтами совести, дико мятущейся
в изнеможении среди мерцания
тел обнаженных в испарине страсти
или иллюзий прозрачных и бестелесных
на рваном экране проекций в заштатном театре,
скачущих те́ней уколы в глаза получая,
вместо буханки дымящейся хлеба
с улыбкой твоей озорной, вместо масла,
перехватившего дух колыханья грудей твоих
зыбкоянтарных, близких всевластных
и всё застилающих светом лучистым,
укрытым надежно прозрачной и неприступной
до срока,
что свыше назначен,
словно в бреду ускользающей близкой
и невозможно далекой
льняною сорочкой,
стрёкотом лета и глупой кукушкой,
травою по плечи предел оторочен,
солнечных зайчиков звонких скачки
бликов упругой волны бесшабашной,
играющей судьбами мира и бедных скитальцев,
компас беспечно забывших бесстрашных.
Среди голосящего хитрого рынка, шалея,
странно себя среди слов потеряв,
ни о чем не жалея,
бродят они меж чужих
нескончаемых мудростей
нерасшифрованных, им говорящих о том,
как ручей прожурчит по камням о прохладе.
Солнце расскажет о жгучих лучах, о Луне,
а она о печали, что окрыляет и дарит опору,
себе вопреки
вплетается в силу надежды беспечной,
как бы ни были воспоминанья горьки.
Я позабуду когда-нибудь молодость вечную,
что оказалась короткой,
как звонкая тонкая свечка.
Мы станцевали с тобой
невозможной любви расставанье,
это пройдет и осыплется листьями,
черствыми крошками слов, среди скал
неприступной души в глубине океана.
Снежным узором укроется, холодом льда
чуть прозрачным затянется свежая рана. И,
попрощавшись с затихшей любовной истомой,
мы, потерявшие самое лучшее,
сгорбившись под невозвратною горькой потерей,
чем бестелесней и горше, тем тоньше, больнее,
тем ядовитей бессильное злое неверье,
тем неизбывней и тяжче тяжелая ноша печали.
Всё, что мы знали когда-то о радости,
мы потеряли.
В детстве далеком фломастером ярким
в календаре отмечали.
Где оно, детство? Забыть, оживить, возвратить,
потерять невозможно
Что-то вдруг вспомнится детское неосторожно.
Всё, что теперь недоступно, родные глаза
и шершавые теплые добрые руки,
вы наверху обо мне не забыли и знаете всё.
Через муки, мудро и твердо прошли.
Благодарен вам за рожденье, спасенье.
Я прошу вас простить меня,
плачу, надеясь на ваше прощенье.
Все мы в свой срок
пройдем через то, что положено,
все мы всегда на пороге
И неизбежно готовимся к долгой дороге.
Что мы оставим,
всем новым скитальцам вселенной?
Может лишь памяти, тонкую нить
ее уповаем нетленной
Она оборвется
безжалостно, буднично,
так уж ведется
в этом не самом простом
из лучших миров.
Это всё.
Точку поставив в конце.
Сквозь тоску, лихолетье
мы надеемся кто-то поймет нас, запомнит.
Что эта точка изменит в летящих столетьях?
Лучше не думать об этом
и просто смотреть и дышать,
и закончить это веселое
стихотворенье
молчаньем