Газета была коллективом единомышленников, хотя Бенвиль объяснял Массису: «Мы все здесь очень разные. У каждого свой взгляд на вещи, свои личные вкусы, свой образ мыслей, и мы не придираемся к деталям. Мы не либералы, но уважаем и любим свободу каждого из нас. Это и создает нашу гармонию» (МNT, 219). Разногласия не допускались только в главном. Моррас, которого политика никогда не разлучала с поэзией, оценил талант Бразийяка и, не навязывая свои вкусы, отдал литературную полосу газеты (учреждена 15 ноября 1928 г.) ему и его столь же юным друзьям, что в тогдашней прессе казалось немыслимым[56]. «Его критика не была моррасианской и не стала таковой. <> Многие годы Монье и Бразийяк исподволь противоречили ему и даже открыто не соглашались, но Моррас закрывал на это глаза, пока дело не касалось жизненно важных вопросов политической борьбы или законов, традиций, прерогатив и догм Action française. <> От Морраса он (Бразийяк В. М.), несомненно, воспринял национализм, но прежде всего язык и мифологию, а не интегральное, то есть монархическое, учение. С подлинным чувством он говорил о Моррасе как о человеке действия, до последней минуты делавшем всё возможное, чтобы остановить войну, которая грозила Франции крахом»[57]. Запомним эти слова.
До событий 6 февраля 1934 г., речь о которых пойдет в следующей главе, интересы Бразийяка были сосредоточены на литературе и театре, а не на политике. «Я не всю свою жизнь был другом Германии, писал он 6 ноября 1944 г. в тюремной камере, ожидая суда. Ничто в ней не могло привлекать меня, моррасианца, а значит традиционно воспитанного в недоверии к ее народу, не знавшего ни его языка, ни литературы, не сведущего ни в его истории, ни в искусстве. <> У меня было простое любопытство к предвоенной Германии, к ее возрождению и мифам, к поэзии национал-социализма с ее гигантскими празднествами и вагнеровским романтизмом» (RBC, V, 596597).
На второй неделе сентября 1937 г. Бразийяк с друзьями, набрав заказов от парижских газет и журналов, съездил на нюрнбергский «партайтаг», поскольку, по его словам, «в Германии многое стоит посмотреть, если хочешь понять наше время» (RBC, VI, 257). Блиц-визиту он посвятил очерк «Сто часов у Гитлера», опубликованный в «Revue universelle» 1 октября. Впечатления и суждения Бразийяка о Третьем Рейхе обычно цитируют по книге «Наше предвоенное», появившейся в марте 1941 г.[58], но надо учитывать следующие факты. Во-первых, она писалась с сентября 1939 г. и готовилась к печати в мае 1940 г., когда лейтенант Бразийяк был в действующей армии, но вышла в свет при радикально изменившихся обстоятельствах: автор, с лета 1940 г. находившийся в плену, к началу 1941 г. решил продолжать литературную деятельность при немцах и внес исправления в текст, смягчив иронию и критику в их адрес. Во-вторых, при подготовке «Нашего предвоенного» к прохождению цензуры в оккупированном Париже Бразийяк разрешил Бардешу сделать купюры, порой значимые[59] (к ним добавилась правка издательского редактора), но распорядился «непременно сохранить сказанное о старом Шарле» (RBC, X, 574), т. е. о Моррасе, все еще надеясь, что разрыва не произойдет.
Готовя в начале 1960-х годов собрание сочинений шурина, Бардеш описал историю книги (RBC, VI, 711), восстановил все неавторские купюры в основном тексте, который следует считать единственно достоверным (RBC, VI, 12341), и привел исключенные автором фрагменты (RBC, VI, 609615). «Взору читателя, подчеркнул он, впервые предстает тот текст Нашего предвоенного, который Бразийяк подписал в печать в мае 1940 г. Восстановление [текста] оживляет в некоторых главах книги немаловажные нюансы мысли. В нескольких местах Бразийяк предстает бо́льшим моррасианцем, чем принято считать, и заметно сохраняет живое недоверие к германскому национализму, который неоднократно называет агрессивным и хищным. Уточнение его точки зрения, доселе искаженной купюрами, которые сегодня представляются мне порой особенно малодушными, позволяет лучше понять отношение Бразийяка к коллаборации. Несомненно, что он не считал гитлеризм новым порядком, но видел в нем лишь пример национального возрождения, которым Франция должна вдохновиться» (RBC, VI, 89).
Вернемся на «партайтаг» 1937-го года. Отдав должное внешним эффектам («Не думаю, что за всю жизнь видел более великолепное зрелище») и приняв увиденное всерьез («Всё основано на доктрине. Поскольку эти церемонии и песни что-то значат, мы должны обратить на них внимание и быть бдительными»), Бразийяк беспокоился прежде всего о происходящем на родине. «Это о Франции мы думали. В Германии много отличного от того, что нам нужно, много такого, что мы имеем право не любить. Но неужели мы должны поверить, что отныне великие чувства неведомы Франции, что их нельзя снова привить французской молодежи, что мы не можем пережить их на свой лад? И каждый раз мы с жалостью думали о том, что демократия сделала с Францией» (RBC, VI, 267). Не очарование, но информация к размышлению. Не предмет для подражания, но возможный урок.