Колонка с водой синела метрах в десяти. Оазис. Мощная, холодная струя.
Дабы умыть полыхающую рожу, выплюнуть кошачий нужник изо рта необходимо. Стараться. Еще немного. Еще.
Господи, за что ты меня? Боец. Партизан.
Дополз.
А колонка не работала.
Сууука!
Мимо прокряхтел автобус «Ритуал». Похороны.
Похороны, следовательно, поминки, соображал Василич.
Береньзеньских он знал наперечет. И даже предрекал кое-кому кончину. Крабынчуку, тут просто чиновник, баран и ворюга. Озимой, директрисе школы: мужа сожрала, коллег затравила, учеников задолбала стерва! И Плесову, шиномонтажнику. У него, шепчутся, печёнка из-под рубахи выпадает. Ну и фашист он, проклятый.
Пенсионеры не в счет. «Ритуал» остановился на главной площади Победы. Где кафе «Журавль», элитное! Бабкам с дедами не по карману.
«Шашлыком накормят. С лучком, помидоринами». Мотивация побудила Витю встряхнуться. Омыть физиономию в луже под колонкой, застегнуть пиджавчик, поставить естественным жировым гелем челку Элвисом.
Импозантный мужчина образовался!
Пожевав елочки, он ринулся штурмовать пункт общепита.
Не, не идешь, молвил нерусский страж на входе в «Журавль».
Дык мы с покойным
Не идешь.
Виктор Васильевич сплюнул около туфли охранника. Удар под дых его отрезвил. В самом деле, что он
Пусти, Таймураз, велел усталый женский голос. Нам водки не жалко.
Толчок Таймураза переместил Волгина в алое, мигающее пространство зала, где играла светомузыка. На подставке в центре находилось парадное фото Роберта Константиновича, хозяина лесопилки, перечеркнутое траурной лентой. Кругом стояли пластиковые веночки, дочки Роберта Константиновича количеством девяти штучек и постные береньзеньские рыла: Крабынчук, Озимая, Плесов. Настоятель церквушки Тутовкин со смазливеньким дьяконом и глава администрации с патриотической фамилией Рузский.
Гамон («кранты» бел.) У Виктора Васильевича от потрясения десница и шуйца задрожали студнем. Робик, блин! Робушка!
Он вспомнил все сдутые контрольные, все работы на уроках черчения, выполненные усопшим когда-то, двадцать лет тому, за себя и за три четверти восьмого Б класса. И прослезился.
Жыў дзеля іншых! Человечище!
Горе накрыло Волгина девятым валом. Он даже о напитках не помышлял. Гости огибали его, журналист газеты «Береньдень» Веня Невров, творческая личность, снимал: Стенька Разин! Емельян Пугачев! Только без бороды. Зато мордатый, красный и на коленях стоит, крестным знаменем осеняется. Фактура!
А мы не сомневались, что папаня нас переживет. Одна из Робертовных, бойкая самая, скомкала стаканчик и сковырнула туфли-шпильки. От малокровия он помер! А куда дел ту, что насосал?
Обналичил, фыркнул Николай Тутовкин, он же отец Поликарп, известный среди местных грешников как чудо-юдо: полу поп, полу карп.
А хоронили в спортивном, сморщила подпиленный носик Озимая. Что, костюма не нашли?
Не нашли! огрызнулась говорящая дочка, массируя отекшие лодыжки. У вас вот туфли?
Manolo Blahnik.
А у меня за тыщу рублей!
Господь мне свидетель, куркулек был Роб Константинович, подтвердил Тутовкин. Ох, куркулек! Я ему говорю: баня церкви нужна, чтобы сирым и убогим омываться, оздоравливаться.
Ты спа просил, батюшка, добродушно ухмыльнулся Рузский. Сауну финскую, японскую эту
О-фуро, кивнула О-зимая.
Какая разница, что я просил? Он не дал! Церкви зажидил!
Фамилия-то! проснулся Крабынчук. Жидовская! Недуйветер!
Хохляцкая же, возразил Плесов.
Ты на Украину баллон не кати!
На или в? И че за баллон? Хазовый?
От ты, баребух песий!
Они сцепились, рыча, опрокидывая стулья. Веня фотографировал. Кадры получались сочные, не хуже, чем с боев североамериканских рестлеров. Алые капли крови, бесцветные пота и бесценные водки разлетались по залу. Рузский подбадривал своего зама Крабынчука, культработники прилизанного блондинчика Плесова.
По печёнке ему!
Справа, справа, секи! Во имя отца, и сына, и ядреной матери!
Виктор Васильевич взял обоих нарушителей вечного покоя за шкиртосы и совокупил лбами. Охранник Таймураз не мешал. К шайтану петухов.
Волгину захотелось вернуться в поле. С холодненькой. Сервелата прихватить, кастрюльку пельмешей (скорбящие не оголодают). Лечь средь колосьев. Уставиться в бесконечность звездную. Кузнечикам подцырвикивать.