Ветров немного помолчал и снова глянул на сына Павла и племянника дядьку-Тимофея, почесал затылок.
А вот прабабки ваши, обе, они остались при церкви, продолжил он певчими они там были, таковыми и остались. Не поддались на уж больно убедительные речи умных заезжих проповедников. Правда, местный поп, хоть тоже не дурак и не менее просвещённый, чем новые христиане, слабовато им противился. Не выдержал, так сказать, конкуренции по силе убеждения. Его паства уменьшилась до двух певчих да ещё нескольких постоянных прихожан, а последователи молокан множились как на дрожжах.
Василий Иванович поднял брови.
Кстати, твоё умение складно петь да на инструментах играть, племянничек мой, наверняка от прабабки досталось, сказал он уверенным тоном и ещё немного помолчал.
Ох, да, да, да! Голос его понизился. Но остальное наше племя стало приверженцем нового понимания христианства. Угораздило нас. За то потом и поплатились по-полной. Эх. Да, бессердечно поплатились. Выслали нас куда подальше. То есть, как видите, сюда. В чужие края. Отлучили от родины. Хе-хе. Вот что, друзья мои, в конце концов, делает нереализованная любовь! Наикрепчайшая и непреодолимая, но безнадёжная. Вот её дальнейшие последствия. Хоть и, как говорится, косвенные. Правда, как я понимаю, ничего косвенного вообще не бывает. Всё в единой связке Ну, детишки у тамбовчанки действительно появились. И вышел на свет Божий мой отец, Иван Силантич. Ванечка. Были и другие, но померли, царство им небесное. А когда Ваня чуть-чуть подрос, Елизавета Алексеевна, помня деда моего, повелела как-то раз тому же кучеру, который с хлыстом, привезти их обоих в Тарханы. Без посредства орудия понуждения. Ласково привезти. Задумала она погулять вместе с ним и детьми в парке. И походить по уж очень знакомой Силантию Липовой аллее. Маша-то, к тому времени умерла. Вот оно как. Возможно, приглашение тогдашнее чем-то могло успокоить её тягостное и не рубцующееся горе. Добрые дела всегда помогают осадить отчаяние. Подумала, пусть мальчишки подружатся меж собой, коли не вышло ничего у их родителей. Тогда и познакомились два малыша. Ваня и Миша. Такие дела. Встречались они редко, но с большой охотой проводили время этих встреч. Сначала вместе со взрослыми, затем самостоятельно. И здесь, на Кавказе оказались в один и тот же год. По решению императора Николая Первого. Жёсткий был царь. Он ведь декабристов даже повесил. Да. Правда, Мишу сослали на Северный Кавказ, а батюшку моего на Южный, то есть, сюда. Отец говорил, будто видел Мишу в Пятигорске. Издалека. В последний раз. Убили Мишу там. Так жёсткость царя отозвалась жутким эхом. Тоже косвенно ли? Нетушки. Всё в единой связке Не оставил Миша никого из наследников. Только бабушку свою, Елизавету Алексеевну, совсем одинокую. А Ваня? Да вот он я, перед вами. Василий Иванович. И дочку свою, первое дитя назвал в честь незабвенной возлюбленной деда моего Марией
Василий Иванович возвысил голос и обратил его к своему племяннику Дядьке-Тимофею, весело о чём-то шепчущегося с Павлом:
А знаешь, Тимка, годков у Миши тогда было всего столько же, сколько тебе теперь!
Между тем, после недолгого совещания у Императора, Ульянову дали возможность стажироваться в обоих министерствах столько, сколько необходимо для окончательного решения. Так, в полдень зимнего солнцестояния он, уже будучи потомственным дворянином, был представлен Совмину в качестве нового министра в Мариинском дворце, когда Людвиг Мис проходил мимо, гадая личную впечатляющую думу.
Много кому на Земле приходили мысли о предстоящих крупных и скромных делах на созидательном поприще. Выстраивались планы самых привлекательных событийных цепочек. Но история выказала выверт.
Началась Мировая война. Воспринимается это словосочетание немного диковинно, поскольку совмещает мир и войну в нечто целое. Ныне оно странновато, поскольку написание слова мир воспринимается двояко. Означает оно обитание, а также имеет значение покоя, то есть, не войны. Раньше, в прежней орфографии эти слова писались не одинаково. Первое, «мiръ», второе, «миръ». Так что началась именно «Мiровая» война. Мир людей вскипел до ярости. Тогда же мобилизация застигла молокан врасплох. Дело в том, что они свято чтили заповедь «не убий», не участвуя не только в побоищах и битвах, но даже в драках и потасовках. Государство, отправляя их в ссылку на Кавказ ещё в первой половине девятнадцатого века, долгое время потворствовало тому, позволяло не служить в армии. Однако срок привилегий давно истёк, и они оказались как все. Заезжий властный чиновник не замедлил прибыть и составил список всех мужчин-сельчан, повелевая им явиться назавтра в призывной пункт города Шемахи. Те покорно подчинились. В том числе Павел Ветров и Дядька-Тимофей. Выстроились в очередь к столу регистрации. Дядька-Тимофей заметил там и своего тестя из соседнего села. Он уже отметился и отошёл к сторонке, шумно вздохнув. Туда же вдруг спешно примчались встревоженные кизилчайские женщины, и наперебой стали тянуть Дядьку-Тимофея за рукава, заодно убедительно умолять военкома о временной его отлучке. Начались, мол, внезапные роды его жены, пусть, мол, увидит своё дитя напоследок, а там уж и воевать будет охотнее. И тесть его тоже вступился издалека, но молча. Лишь моргал и кивал головой. Военком глянул на внезапного будущего отца, и согласительно кивнул головой наподобие тестя, но ни разу не моргнул и не удосужился сверить его со списком, составленным властным чиновником. А когда, после благополучного выхода дочки на свет Божий, вдохновлённый молодой отец послушно вернулся в Шемаху, призывной пункт уже пустовал. Все уехали вместе с начальником пункта. Только одна женщина сидела за столом, перебирая бумаги. «Что мне делать»? спросил он у неё. «А ты кто будешь»? Тот назвался. Она внимательно и с помощью пальчика перечитала имена в копии списка. «Да тут тебя нет». Дядька-Тимофей проделал то же самое и убедился в отсутствии собственного имени в списке призывников.