6.
На чёрном гранитном столбике обелиска под невысокой тоненькой березкой стоял самолёт. Деревянный, красный от морилки, с длинными планерными крыльями и плексигласовым колпаком, под которым видны были две фигурки, инструктора и курсанта. Модель планера Панёк вырезал целых две недели, во времянке, куда он заселился на Сашкино место. Был уже март, когда он пришел на кладбище с банкой эпоксидки и намертво приклеил самолетик к казённому камню навершием. И сюда он приходил всегда, после отца. И всегда ощущал это сопротивление, снаружи и внутри. Садился на траву у оградки, снаружи, допивал фляжку, а потом, достав альбом и карандаши, рисовал Сашку, таким, каким он его помнил в тот день, а нарисовав, брал ластик и пытался исправить тот взгляд, изменить его хоть как-то. И упорно, день ото дня, затыкал себе рот, внутри и снаружи, запрещая себе даже думать о Боге, не то что Ему молиться.
А потом ехал домой, ко груде недоделанных рисунков, где чуть ли не каждый второй был Сашкиным портретом.
2.07.2019, Бердск
ЛЕРКА БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
Памяти Л.Г.
1.
«А можно мне ходить на ваши сборища?»
Она стояла на пороге комнаты, что мы арендовали у ДК под церковь месяца два назад, заглядывала неуверенно. Жидкие волосики, болоньевая куртка, видавшая лучшие времена, джинсы на коленях пузырями, резиновые цветные сапожки. Девочка, лет двенадцати, лицо некрасивое, фигура угловатая, в руках спортивная шапочка, типичный подросток.
Ее звали Валерия, «Лерка», как она сама представилась, шмыгнув носом и протянув руку, «Ну, Валерия Горячева. Но все зовут меня Леркой. А имя Валерия мне совсем не нравится, мальчишечье оно какое-то»
Мы пили чай с сушками сидя за столом для занятий, в дальнем конце комнаты, за рядами подаренных нам откидных деревянных кресел из бывшего кинозала, и Лерка всё время бросала беспокойный взгляд на противоположный край, туда, где за алтарём висело большое распятие.
Лерке и вправду скоро было двенадцать, училась она в шестом классе, училась не очень, как я понял по гримасе при разговоре про учебу. Про семью рассказывала охотнее, и в тех нескольких минутах рассказа отразилась не только вся ее недолгая жизнь, но и всё бытие этого поселка, названного, как половина рудничных поселков России, Шахты. Живет с мамой в частном доме, папу не помнит, мама пьет, потому что завод закрыли, но мама ждет, что он скоро заработает, и ее возьмут в «горячий цех», а пока техничкой в ЖЭКе подрабатывает, и Лерка ей помогает после школы.
Металлургический завод стоял уже год, но люди и вправду верили, что он оживет, что придет новый хозяин, и будет всем счастье в виде работы, а пока пили и «подрабатывали». Ну, или просто пили. Сажали картошку и пили. Разбирали металл на бывшей обогатительной фабрике и пили. Выкапывали со свалки разные «ценные вещи» и пили. Собирали в тайге ягоды-грибы и пили. Так что Леркина мама была не исключением.
«Так я могу к вам ходить?» «Конечно, если твоя мама не будет против» «Не, не будет. Ей пофиг. А когда можно прийти? В воскресенье?» «Да. Только мне нужно с твоей мамой встретиться всё равно» Лерка покривилась, но согласилась: «Придем вместе, если не с бодуна будет». Потом снова глянула на распятие: «А можно посмотреть поближе?» «Пойдем!»
Мы пошли по проходу к алтарю. Лерка сразу протянула руку, погладила рельефную фигурку, я предостерегающе открыл рот и закрыл, глядя на Леркино лицо. Что-то в нём изменилось, преобразило уголки глаз, и скошенные скулы, и губы из ниточки сделались губами, шевельнулись, что-то шепнув. Я не знал, что сказать, молчал, глядя в сторону. «Я пойду?» она улыбалась мне прежним лицом, я кивнул, сглотнув комок, проводил ее до двери, осторожно сжал протянутую руку с неровными траурными ногтями: «Пока, Лера Приходите с мамой в воскресенье».
2.
Леркина мама была-таки спохмела, неуверенно прошла к задним рядам наших убогих кресел, присела, не раздеваясь, Лерка скользнула мимо, стянула куртку, повесила капюшоном на вешалку, села на первый ряд. Я ей кивнул одобрительно, улыбнулся, подошел к ее маме, протянул руку, представился. Та буркнула что-то типа «Таниванна», дохнув перегаром. Потянулись прихожане, кто-то знал ее, кого-то знала она, поселок-то маленький. Пока шла служба я поглядывал то на Лерку, то на ее маму, Татьяну. Мама откровенно дремала, с усилием вставала, когда вставали все, на молитву, на чтение или на гимн, а Лерка впитывала литургию, слушала, пела, молилась, и ее глаза все время путешествовали с меня на висящее за моей спиной распятие.