Полкан! Тягай! Урза! Бери его, сволочь такую!
Собаки с яростным лаем прыгают на забор, пытаясь меня достать. Кричу:
Это я, учитель!
Ату его! Взять!
Пришлось ночевать в школе. Сторож Семен объяснил мне причину травли:
У бати попадья-то умерла. Он, вишь, и живет с молодой свояченицей. А ты тоже молодой. Ну, ему и помстилось, как бы она с тобою не спуталась. Теперя, знай, почнет тебя глодать.
Предсказание сбылось, хотя я сразу же перебрался в одну из крестьянских изб. Через ночь отец Иван требовал меня в школу и, пьяный в дым, кричал:
Учитель, значит? А подай сюда грифельные доски!
Подаю.
Клади обратно в шкап!
Кладу.
А подай сюда грифели! Считай! Сколько их?
Восемьдесят три.
Клади обратно!
Терпел, сколько мог, но как-то в декабре прихожу на занятия и вижу, что мои ученики почему-то толпятся в сенях. Класс был один на три отделения. Иду туда, а там к стене прилажена длинная жердь с толстой жильной струной. Кустарная волнотёпка. И весь пол завален хлопьями уже пробитой шерсти.
Что такое? Кто разрешил?
Тпрундило, объясняет всё знающий сторож. Отец Иван приказал волнотёпу Акимке в школе быть. Он сейчас завтракает у бати на кухне.
Любопытные детские глаза смотрели на меня. Как ни мал был опыт, а я понял, что если и тут смирюсь, то окончательно рухнет мой учительский авторитет. Сорвал со стены «тпрундило», вышвырнул на снег, шерсть ногами вытолкал из класса. И начал урок.
Вскоре примчался разъяренный священник. Всклокоченный, пьяный, орал на меня страшно, я тоже не остался в долгу, и он пригрозил:
Завтра же сам вылетишь вон!
И точно: я «вылетел» из Лапыгина. В городе у попа оказалась сильная рука шурин, влиятельный протопоп. И пришло мне предписание от Старооскольского отделения Курского епархиального училищного совета:
«Учителю школы грамоты Топорову А. М.
С 1 января 1909 года Вы увольняетесь с занимаемой должности, ибо не обладаете характером, достойным звания учителя церковноприходской школы».
Первое возмездие, полученное за строптивый нрав Все же перевели меня в другое село, в Покровское. Священником здесь тоже служил отец Иван, но этот был невредный, робкий. А попечителем школы и ктитором состоял богатый помещик, ротмистр Арцыбашев. Во время богослужений стоял в алтаре, в нише, специально сделанной для него. Был всегда в полном военном обмундировании, становясь на колени, звякал шпорами.
Хор он любил и, видимо, мои труды заметил. В первый день пасхи в школу прискакал его гонец и вручил мне конверт, в который был вложен 25-рублевый кредитный билет. Жил я, надо сказать, нищенски, жалованья получал всего десять рублей в месяц. Гонорар за искусство взял, поделился с певчими, и им это понравилось. А к следующему празднику он денег не прислал, мои хористы взбунтовались, не стали петь. Ротмистр пришел в возмущение:
Почему молчал хор?
Не желает петь бесплатно.
Виноваты вы!
Певцы не в моей воле.
Он вынул из кошелька две золотые монеты:
Видите?
Вижу.
Вы их лишаетесь. Идите!
А к Покрову передал мзду самим певчим. Меня и в селе не было. Вышло распоряжение учителям школ грамоты, чтобы держали экзамен на звание учителей начальных школ. И я отбыл в Старый Оскол. По обычаю, в праздник по всем деревням шла большая гульба, и мои хористы пропили помещичьи деньги. Попойку устроили в школе, а назавтра, как на грех, прибыл ревизор. Да какой! Действительный статский советник из самого священного синода. Вот как об этом позже рассказывал мне сторож Федор:
Утресь к крыльцу подкатила бричка, а из нее генерал, весь в заслугах. «Почему школа на замке?» «Учитель, говорю, на экзамене в городе. «Открой!» Я открыл. А в классе вся срамность от гулянки певчих. «Кто заведует?» «Батюшка, говорю, отец Иван». «Позвать!» И как я его привел, генерал в крик: «Кто повинен?» Батюшка весь затрусился: я, мол, ни при чем. «А кто?» Учитель, мол. «Как фамилия?» «Топоров». Генерал велел записать и айда из села. Только пыль за бричкой
Объяснений моих никто не спросил, помещик, конечно, не вступился, поп дрожал меня не только выгнали из села, но лишили права учительствовать сроком на год «за недопустимое отношение к обязанностям и безнравственное поведение». Второй крах за первый год службы. Не зря, однако, говорено было, что единственное спасение от дурных российских законов заключено в чрезвычайно дурном их исполнении. Я перебрался в соседний Тимской уезд и нашел место учителя в селе Старый Лещин. За что меня отрешили от должности, тамошний священник Солодовников даже не спросил.