Сейчас об этом просто писать, легко читать, можно и посмеяться, но время тогда было непростое, а обвинения тяжкие. Счастье еще, что коммунары не отвернулись от меня, что приобрел я благодаря этой драке новых, настоящих друзей. Вскоре мы читали в «Известиях ЦИК»:
«За что? В чем дело? Почему низвергли в бездну грязи на редкость заслуженного сельского интеллигента, вместо того, чтобы поставить его в пример остальной нашей интеллигенции?! Почему?
Потому что творить революцию в окружении головотяпов чертовски трудно, потому что героев окружают завистники, потому что невежество и бюрократизм не терпят ничего смелого, живого. Вот и все. Разве этого недостаточно, чтобы был задушен заброшенный в тайгу одинокий революционер-культурник?»
Фельетон известного журналиста А. Д. Аграновского назывался «Генрих Гейне и Глафира». Он появился в праздничном номере «Известий» 7 ноября 1927 года. Впоследствии я включал его во все издания книги «Крестьяне о писателях». Книга моя все-таки вышла, и я хочу привести хотя бы отрывки из связанных с нею писательских писем, которые уцелели у меня.
Книга Топорова А. М. «Крестьяне о писателях». Москва, 1930. Фотография Топорова И. Г. (Личный архив Топорова И. Г.)
С. П. Подъячев:
«Спасибо! То, что Вы делаете, Ваша затея, как Вы выражаетесь, на мой взгляд, хорошая затея, и ее надо продолжить».
В. В. Вересаев:
«Очень буду рад Вас видеть и познакомиться с Вашей работой. Когда будете в Москве, созвонимся по телефону. Сговоримся, когда встретиться» (Встречались не один раз.)
Е. Н. Пермитин:
«Вчера на книжном базаре встретил и купил Вашу книгу Крестьяне о писателях прочел в ночь. Прекрасная, нужная книга! Полезная писателю, присяжным критикам и огромной армии культработников, работающих в деревне».
Ф. А. Березовский:
«Послал сегодня в коммуну Майское утро два экз. романа Бабьи тропы; один Вам лично, второй тем коммунарам, которые участвовали в разборе. Я совершенно согласен с Вами, что крестьяне (не искушенные в литературных спорах) все же являются тщательными и серьезными критиками».
Н. А. Рубакин:
«Ваша замечательная книга особенно ценна ее внутренней честностью. Потому она и особенно поучительна. Она откроет глаза многим и многим на настоящую роль и значение и на социальное назначение литературы».
Перебираю письма, и былое встает перед глазами. Чем дальше по годам, тем ярче. Были очень трудные дни, были тяжкие испытания, были и радости непомерные. Но слишком долга моя жизнь, чтобы вспоминать ее всю. Работал, писал, воевал с несправедливостью, учил прекрасных детей. Был и остался учителем. Привык гордиться тем, что я учитель.
Быть долгожителем трудно. Но интересно. Целый век поворачивается пред тобой: множество картин, встреч, лиц, десятки школьных выпусков. Ребятишки, которых учил ты по букварю, приводят в класс своих детей, а там и внуков. И что же, опять все сызнова? Нет, всякий раз по-новому Интересное это занятие жить на земле.
Несколько лет назад, по меркам моей жизни совсем недавно, попал я в родные места. В Старый Оскол приехал в конце апреля, уже чувствовалась весна, цвел молодой колхозный сад в Каплине, пели птицы в саду, и старая краснокирпичная школа стояла на месте все, как было. Но повезли меня после этого в Стойло, и на меловых горах и перевалах, по которым бегал я бог весть когда без штанов и босой, открылась мне циклопическая работа механизмов, раздевавших землю-матушку на сто тридцать метров вглубь. Колоссальные террасы, похожие на древнегреческий амфитеатр, окружали круглую, ровную, как стол, площадь. Крутились по ней рычащие грузовики, везли магнитную руду на-гора. Улетучились запахи лугов и полей, умолкли птицы, затуманилось пылью весеннее солнце, я слегка одурел.