Коротко попрощался, почувствовав, что накал политических страстей в беседке выходит на уровень повышенных эмоций и переход на личности уже не за горами. Дома поставил чайник, заварил большую чашку, стараясь не пересыпать заварки. Пакетики не любил. От них веяло химией, и не было ощущения, что чай настоящий. Когда-то любил заваривать покрепче, но спал последнее время неважно, а потому начинал подумывать о теплом молоке перед сном, как советовал какой-то специалист по телевизору. Впрочем, кто их там разберет этих советчиков, много их стало, а верить некому. Батон, масло, по возможности тонким слоем, кусочек докторской. Чуть подумал и отрезал еще один, понимая, что чувство голода все равно останется. К старости и запросы поменьше становятся, и нет смысла уже переживать о здоровой пище, долгих годах, холестерине и прочей ерунде. «Да, экономный я. И сыну надо помочь. Хотя как помогу? Ему там мои копейки помогут, как лысому расческа. У всех проблемы, так все живут», думал про себя, окинув взглядом скудный ужин с этим противным чувством неприятия себя: мелочного старика-пенсионера, которым так боялся стать, и которым все же стал. Наверное, он был несколько старомоден: всегда в галстуке, всегда вежлив, умеющий держать себя в руках. Никто не мог сказать, когда он последний раз повышал голос, никто не видел его в гневе и уж тем более ругающимся матом. Его считали образцом старого интеллигента, приторного в показном спокойствии: избегающего конфликтов и никогда не оспаривающего указания руководства, какими бы глупыми они не казались.
«Сейчас тихонько нужно. Пенсионеров первых погонят, он стоял у окна, отпивая чай мелкими глотками и тщательно пережевывая бутерброд. И раньше бардак был, а сейчас и подавно. Стучат, сдают, подставляют, хорошо хоть работать некому. Нужно как-то пару годиков еще продержаться. Бог даст, продержусь», мысли постоянно вращались вокруг работы.
Вид из окна был знаком, как книга, зачитанная до дыр. Он нередко застывал на этом месте, собираясь с мыслями, иногда ужиная вот так, стоя, и даже отдыхал он здесь, у окна. Когда-то здесь любила дежурить его жена Нина. Она выглядывала, кто и когда возвращается, с кем гуляет, а он иногда пристраивался рядом, посмеивался над ее едкими комментариями, но думал о своем. Он так и не мог понять, откуда в нем эта черта делать то, что от него ждут: смеяться, когда не смешно, кивать, когда соглашаться не хотелось, грустить, когда было совершенно не грустно. Может, потому что это было неважно. Всегда была часть жизни, которая принадлежала только ему математика. Он любил ее самозабвенно: уравнения вызывали трепет, биографии знаменитых в прошлом и настоящем коллег он знал на память, до малейших деталей, которые, может быть, они и сами о себе не помнили. Наверное, даже Нину он так не любил, и она это знала, ревновала, ругалась, но, в конце концов, смирилась. Или просто стало все равно.
Не тот он теперь. Совсем не тот. И задор угас, и вот, в домино повадился играть. Мечта решить одну из задач столетия так и осталась мечтой, но интерес еще остался. Как всегда перед сном он открыл свои конспекты и последние журналы, которые брал в библиотеке. Зачем ему это? Он не знал ответ, но этот уклад сложился годами, и не было ни сил, ни возможности нарушить ритм, который вошел в него, накрыв сетью выдуманной занятости и смысла.
«Не получается, через час Михаил Моисеевич оторвался от конспекта. Не мое. Надо бросать. Молодым не решил, а сейчас и подавно. Увы, мечты не всегда сбываются», он устало встал, почистил зубы, надел пижаму и лег. Очередной день подошел к концу, и еще одна страница жизни осталась полупустой.
Как бывало нередко, интернет он вечером включить забыл, и потому лишь утром заметил, что сын звонил три раза. Эх, раньше Раньше он газеты любил, подписок бывало столько оформлял, что жена за голову хваталась: «Ты когда читать все будешь?». Оно и сейчас можно было купить, но в интернете все бесплатно, хоть и новости какие-то одинаковые, да и слишком уж предсказуемые: кругом враги, и мы, одни в этом мире за добро и справедливость. Из года в год борьба со злом, и никак не победить. Вот и сегодня, если бы не открыл ноутбук, так и не заметил бы, что в скайпе звонки пропущенные. «Странно, Михаил Моисеевич с легким беспокойством пробежал глазами по времени вызовов. Три раза за вечер набирал. Вряд ли так уж поболтать хотел. Может, случилось что?». Коротко написал что-то похожее на извинения за невнимательность, хотя и понимал, что оправдываться глупо и не обязан он караулить эти редкие моменты, когда сын изъявил желание поговорить. Сам он набирал редко, боясь оказаться не вовремя.