Ожесточенные крики рвут веселую песню волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря. Чайки падают в воду, бьют друг друга, яростно вскрикивая от боли и злобы, и снова вздымаются в воздух, преследуя друг друга... А подруги их - целая стая, - как бы не видя этой борьбы, жадно ловят рыбу, кувыркаясь в зеленоватой, прозрачной, играющей воде.
Море - пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно...
- Не едешь? - вслух сказал Василий. - Ну - и не надо! А ты думала как?..
И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.
Море смеялось.
Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.
"Хоть бы Сережка приехал! - мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. - Это - яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый... но пьяница. С ним весело... Бабы души в нем не чают, и - хотя он недавно появился - все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него... Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били... другие! Да и он теперь задаст ей..."
Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и все ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он все еще рассматривал его даль, ожидая лодку.
Мальва не приехала в этот день.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу; не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, - сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
- Ладно же, ведьма! - грозил он. - А потом заснул тяжелым сном.
А на промысле вот что произошло в этот день.
Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к морю умываться и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
Яков остановился и стал смотреть на нее любопытными глазами.
Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди, спустилась с одного плеча, а плечо было такое белое, вкусное.
В корму баркаса били волны, Мальва то поднималась над морем, то опускалась так низко, что голые ее ноги почти касались воды.
- Купалась, что ли? - крикнул Яков.
Она обернула к нему лицо, мельком взглянула на него и, снова расчесывая волосы, ответила:
- Купалась... Что рано поднялся?
- Ты еще раньше...
- А я тебе что за пример?
Яков промолчал.
- По моей-то манере будешь жить - трудно будет тебе голову носить! сказала она.
- О? Ишь ты, какая страшная! - усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.
Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:
- Что ты меня стращаешь все?
- А ты что на меня глаза пялишь?
Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:
- Да ежели ты... вон какая сдобная!
- Вот отец узнает эти твои замашки - он тебе шею-то насдобит!
Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.
Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко. Ему стало приятно, весело.