Василий снова взглянул на него.
- А я тебя, Яков, жду, - заговорил он.
Голос его показался Якову более тихим, чем всегда, и лицо было тоже точно новое.
- Я за харчами... - сообщил он и попросил у Сережки табаку на папироску.
- Нет от меня табаку тебе, дураку, - сказал Сережка, не двигаясь.
- Ухожу я домой, Яков, - внушительно произнес Василий, ковыряя песок пальцем руки.
- Что - так? - невинно посмотрел на него сын.
- Ну, а ты... останешься?
- Да, я останусь... Что нам двоим дома делать?
- Ну... я ничего не скажу. Как хочешь... не маленький! Только ты тово... помни, что я недолго протяну. Жить-то, может, и буду, а работать не знаю уж как... Отвык я, чай, от земли... Так ты помни, мать у тебя там есть.
Ему, должно быть, трудно было говорить: слова как-то вязли у него в зубах. Он гладил бороду, и рука его дрожала.
Мальва пристально смотрела на него. Сережка прищурил один глаз, а другой сделал круглым и уставил его в лицо Якова. Яков был полон радости и, боясь выдать ее, молчал, глядя на свои ноги.
- Не забудь же про мать-то... Смотри, один ты у нее, - говорил Василий.
- Чего там? - сказал Яков, поежившись. - Я знаю.
- Ладно, коли знаешь!.. - недоверчиво взглянув на него, сказал отец. Я говорю только - не забудь, мол.
Василий глубоко вздохнул. Несколько минут все четверо молчали. Потом Мальва сказала:
- Скоро зазвонят на работу...
- Ну, я пойду!.. - поднимаясь на ноги, объявил Василий. И все остальные встали за ним.
- Прощай, Сергей... Случится тебе быть на Волге - может, заглянешь?.. Симбирского уезда, деревня Мазло, Николо-Лыковской волости...
- Ладно, - сказал Сережка, тряхнул ему руку и, не выпуская ее из своей жилистой лапы, поросшей рыжей шерстью, взглянул с улыбкой в его грустное и серьезное лицо.
- Лыково-Никольское - большое село... Далеко его знают, а мы от него четыре версты, - объяснял Василий.
- Ну, ну... Я забреду, - коли случай будет...
- Прощай!
- Прощай, милый человек!
- Прощай, Мальва! - глухо сказал Василий, не глядя на нее.
Она не торопясь вытерла себе губы рукавом и, закинув ему свои белые руки на плечи, трижды молча и серьезно поцеловала его в щеки и губы.
Он смутился и что-то невнятно промычал. Яков наклонил голову, скрывая усмешку, а Сережка легонько зевнул, глядя в небо.
- Жарко тебе будет идти, - сказал он.
- Ничего... Ну, прощай, Яков!
- Прощай!
Они стояли друг против друга, не зная, что делать. Печальное слово "прощай", так часто и однообразно звучавшее в воздухе в эти секунды, пробудило в душе Якова теплое чувство к отцу, но он не знал, как выразить его: обнять отца, как это сделала Мальва, или пожать ему руку, как Сережка? А Василию была обидна нерешительность, выражавшаяся в позе и на лице сына, и еще он чувствовал что-то близкое к стыду пред Яковом. Это чувство вызывалось в нем воспоминаниями о сцене на косе и поцелуями Мальвы.
- Так про мать-то помни! - сказал наконец Василий.
- Да ладно уж! - тепло улыбнувшись, воскликнул Яков. - Ты не беспокой себя... а я уж!..
И он тряхнул головой.
- Ну... и все! Живите тут, дай вам господь... не поминайте лихом... Так котелок-то, Серега, в песке я зарыл, под кормой, у зеленой лодки.
- А на что ему котелок? - быстро спросил Яков.
- Он на мое место определен... Туда, на косу! - объяснил Василий.
Яков посмотрел на Сережку, взглянул на Мальву и опустил голову, скрывая радостный блеск в своих глазах.
- Прощайте ж, братцы... иду я!
Василий поклонился им и пошел. Мальва двинулась за ним.
- Я провожу тебя немножко...
Сережка лег на песок и схватил за ногу Якова, тоже было шагнувшего за Мальвой.
- Тпру! Куда?
- Погоди! Пусти... - рванулся было Яков.
Но Сережка схватил его за другую ногу.
- Посиди со мной...
- Да ну-у! Чего дуришь?
- Я не дурю... А ты сядь!
Яков сел, стиснув зубы.
- Чего тебе надо?
- Погоди! Ты помолчи, а я подумаю, потом и скажу...