Черкасов продолжал рассказывать о повадках птиц, как вдруг со стороны смешанного подлеска послышался выстрел, затем какая-то возня и громкий вскрик. Он застыл на месте, схватив меня за локоть.
Похоже, тот самый секач Данила, ты пошустрей будешь. Дуй туда!
Я сорвал с плеча двустволку и рванулся изо всех сил к подлеску. Лесник, тяжело дыша, поспешал за мной следом. Через считанные секунды я выскочил на частично открытое место и увидел, как крупный секач с огромными клыками мчится на человека в темно-синем чекмене, пытающегося встать с колен, чтобы подобрать выпавшее ружье. Было видно, что клык кабана повредил ему ногу ниже колена. Его длинновязый спутник, одетый в серую шинель с двумя георгиевскими крестами, с криками замахал руками, чтобы отвлечь на себя внимание зверя. Разъяренное животное отклонилось от первоначальной цели и повернуло к нему. Последовал выстрел из двустволки мимо! А кабан был уже рядом. Человек в шинели в самый последний момент успел отскочить с его пути. Он пустил пулю из другого ствола, однако она лишь слегка задела звериный хребет, улетев в чащу. Свирепый секач круто развернулся и, задрав хвост, снова понесся на раненого. Тот спустил курок, но выстрела не последовало осечка! Тогда он выхватил нож.
В этот момент я и вступил в дело. Вскинув ружье, навел ствол под левую лопатку зверя и выстрелил из двух стволов сразу. Секач сменил направление бега, протрусил метров тридцать и замертво свалился у края подлеска.
Человек в шинели подбежал ко мне и крепко пожал руку. Из-под козырька фуражки на меня доброжелательно смотрели небольшие зеленовато-карие глаза.
Ох, и вовремя же ты появился, дружище, прозвучал густой бас. Этот чертов кабан едва не отправил нас на тот свет!
Мы подошли к раненному охотнику. Он был среднего роста, светловолосый, усатый, с голубыми глазами на загорелом продолговатом лице. На вид ему было столько же, сколько и его спутнику, лет тридцать пять.
Я бы и без тебя, парень, справился, сказал он, вставая на ноги и морщась от боли. Уж нож достал, чтобы пронзить кабану сердце Будем знакомы, подъесаул Благородов.
Данила Нечаев, пожал я протянутую руку, скрыв ухмылку: «Ага, заливай! Вепрь отделал бы тебя как Бог черепаху!» Племянник лесника, приехал из Петродара помочь по хозяйству.
А я подхорунжий Самохвалов, улыбнулся длинновязый, скручивая из узкой газетной полосы козью ножку.
Тут и Черкасов подоспел. Поздоровавшись с казаками, он похвалил меня, оторвал от своей рубахи большой клок и перетянул им раненную ногу подъесаула.
Хорошо, что кость не задета. Примочку бы наложить, что б, тово, заражение не пошло. Есть у меня скляночка на кордоне, поспешим.
Самохвалов, приведи лошадей! приказал офицер, указывая рукой на ближний березняк.
Казачьи кони были крупными и длинноногими, один вороной масти, другой серой в яблоках. Последний красавец принадлежал подхорунжему. Погрузив тяжеленного зверя на него и поддержав раненного подъесаула при посадке в седло, мы тронулись к кордону. Ружье офицера и свое собственное Самохвалов повесил себе за спину.
Как сказал ты, Устин, про кабана этого, так и решил, что пойду на него, говорил подъесаул, правя конем и дымя пенковой трубкой. Подхорунжий Самохвалов первым вызвался составить мне компанию. Оставляем лошадей в березняке, шагаем с ружьями в руках по прогалине к подлеску, и вдруг секач! Выскакивает и прет прямо на нас. Я вскидываю ружье, стреляю, но мажу, а кабан сбивает меня и клыком бьет прямо в ногу. Он прикусил нижнюю губу и поморщился. Саднит рана, при каждом шаге лошади боль так и вспыхивает, так и разливается
На кордоне Устин, как и обещал, наложил на раненную ногу офицера примочку из целебных трав и перевязал чистой светлой тряпицей. Поставил затем чайник на примус, достал хлеб, очистил головку лука, порезал сало. Пока он готовил завтрак, Благородов расстегнул верхние крючки чекменя и достал из нагрудного кармана мундира толстую тетрадь в кожаном переплете, из которой торчали газетные вырезки, и стал что-то писать в ней карандашом.
«Хм-м Похоже, дневник ведет подъесаул, сидя напротив него, подумал я. Эх, ознакомиться бы с его записями!»
Самохвалов смолил цигарку, рассказывая случаи из охоты. Балагуром он был знатным, не умолкал ни на минуту. Когда вода в чайнике вскипела, мы сели к столу. Говорили о погоде, ценах на хлеб, о политике. Благородов, коснувшись казачьего рейда, заметил: