Пат послушно выполнил указание. И хотя ему было бы очень легко нокаутировать Cocco, тот был так хитер и ловок, что Пату гораздо труднее было не поддаться ему и вместе с тем его не трогать. Зрелище было великолепное, публика пришла в восторг. Все искусство Пата потребовалось на то, чтобы отражать молниеносные атаки Cocco, его бешеные выпады, отступления и наскоки, и молодому боксеру все-таки досталось как следует.
В перерывы Стюбнер хвалил Пата, и все пошло бы отлично, если бы на четвертом раунде Cocco не выкинул один из своих ошеломляющих трюков. Когда Пат в одной из схваток отбил Cocco хуком в челюсть, тот, к величайшему удивлению юноши, опустил руки и стал отступать, выпучив глаза и еле держась на ногах, как пьяный. Пат ничего не понимал. Удар был совсем слабый, а противник, казалось, вот-вот упадет на пол. Пат тоже опустил руки, растерянно следя за оглушенным противником. Cocco отступал, покачиваясь и трясясь, чуть не упал, но удержался на ногах и подался вперед боком, словно вслепую.
И тут, в первый и последний раз за всю свою боксерскую карьеру, Пат был застигнут врасплох. Он даже посторонился, чтобы дать пройти оглушенному Cocco. И вдруг тот, все еще шатаясь, сделал выпад правой. Кулак попал Пату прямо в челюсть, так что у него все зубы затрещали. Зрители взревели от восторга. Но Пат ничего не слышал. Он только видел перед собой презрительно ухмыляющегося Cocco, теперь-то он ничуть не шатался! Пату было больно, но еще больше он разозлился за подлый трюк. Вся ярость, унаследованная от отца, вдруг вспыхнула в нем со страшной силой. Он тряхнул головой, как будто приходя в себя, и надвинулся на противника. Это был молниеносный выпад: сперва Пат отвлек внимание Cocco, потом ударил левой по солнечному сплетению и одновременно правой в челюсть. Этот удар разбил Cocco рот, прежде чем португалец рухнул на пол. Полчаса клубные врачи не могли привести его в чувство. Потом они наложили на губы Cocco одиннадцать швов и отправили в больницу.
Нехорошо вышло, сказал Пат своему менеджеру. Зря я так вспылил. Больше со мной на ринге этого не будет. Отец всегда предостерегал меня, говорил, что сам был такой, оттого и проигрывал. Не думал я, что могу так вспылить. Теперь-то я знаю, что надо держать себя в руках.
И Стюбнер ему поверил теперь он уже верил своему питомцу решительно во всем.
Чего же тебе злиться, сказал он. Все равно ты можешь побить любого.
В любую секунду и на любой дистанции, подтвердил Пат.
Когда захочешь, тогда и нокаутируешь, верно?
Конечно. Не хочу хвастать, но это у меня врожденное. Сразу вижу, что надо делать, и делаю верно. Чувство времени и глазомер у меня вторая натура. Отец, бывало, говорил: «Это талант». А я думал он меня дурачит. Теперь, когда я потягался с другими боксерами, понимаю, что он был прав, когда говорил, что у меня полная координация мозга и мышц.
Значит, в любую секунду и на любой дистанции? задумчиво повторил Стюбнер.
Пат только кивнул в ответ, и Стюбнер, сразу и безоговорочно поверив ему, вдруг увидел перед собой такое блистательное будущее, что старик Пат, наверно, встал бы из гроба, если бы узнал, что тот задумал.
Главное, не забывай, что публика за свои деньги хочет получить полное удовольствие, сказал Стюбнер. Мы с тобой договоримся, сколько раундов будет в каждом матче. Вот ты скоро будешь драться с Летучим Голландцем. Пусть он продержится, скажем, все пятнадцать раундов, а на последнем ты его выбьешь. Так ты и себя сможешь показать.
Что ж, ладно, Сэм, ответил Пат.
Но это рискованная штука, предупредил Стюбнер. Может быть, тебе и не удастся уложить его в последнем раунде.
А вот послушайте! сказал Пат и, сделав выразительную паузу, торжественно поднял томик Лонгфелло[3]. Если я его не уложу, никогда в жизни не буду читать стихи! А для меня это не пустяк.
Знаю, знаю, радостно согласился менеджер, хоть и понять не могу, что ты в них находишь!
Пат вздохнул, но промолчал. За всю жизнь он встретил только одного человека, любившего стихи, ту самую рыженькую учительницу, от которой удрал в лес.
Глава V
Ты куда собрался? удивленно спросил Стюбнер, смотря на часы.
Не выпуская дверной ручки, Пат остановился и, обернувшись к Сэму, сказал:
В научный лекторий. Там сегодня один профессор читает лекцию о Роберте Браунинге[4], а Браунинг такой поэт, что его без объяснений понять нелегко. Вообще я иногда думаю, что не мешало бы мне походить в вечернюю школу.