А потом, семь лет назад, все изменилось. Причина: БАС[11]. Болезнь Лу Герига. Недуг, поражающий двигательные нейроны. Проклятое заболевание, что постепенно ослабляло ее мышцы. Неизлечимая болезнь, день за днем, час за часом, минуту за минутой крадущая ее свободу.
Когда я взял на руки хрупкое мамино тело, тихий стон сорвался с ее губ. Я старался не обращать внимания на мокрые от пота, грязные простыни, на которых она пролежала бог знает сколько времени.
Я отнес маму в душевую, посадил на сиденье унитаза и начал снимать с нее грязную ночную рубашку. На руку упали капли воды, и, подняв взгляд, я заметил катящиеся по маминым щекам слезы. Она даже не могла смотреть мне в глаза.
Грудь пронзило болью.
Откашлявшись, чтобы убрать из горла застрявший комок чувств, я проверил температуру воды. Потом, молча подняв маму на руки, встал вместе с ней под душ. Одежда промокла насквозь, но мне было наплевать.
Вода хорошо скрывала ее смущение. Мама цеплялась мне за плечи, словно робкий, перепуганный ребенок.
Я вымыл ей тело и волосы, завернул в единственное чистое полотенце, а после переодел в халат и усадил на потертый диван.
Мама, нужно сменить постельное белье, чтобы сегодня тебе хорошо спалось. Я сейчас вернусь, хорошо? проговорил я.
Она закрыла глаза и слегка кивнула. Даже простой душ измотал ее.
«Будь проклята эта чертова болезнь».
Найдя последний чистый, пусть и выцветший, комплект белья, я постелил его на кровать, а под него подложил наматрасник, чтобы уберечь матрас от любых случайностей вроде недержания. Но изо всех сил постарался это скрыть. Маме бы это не понравилось. Мочевой пузырь у нее работал исправно. Она лишь не могла добраться до туалета без посторонней помощи.
Выйдя в гостиную, я прислонился к дверному косяку. И попытался подавить овладевшее мной опустошение. Мама, самый лучший человек из всех, кого я знал, казалась сломленной, ее миниатюрная фигурка осела, мышцы слабели с каждым днем. Она была такой уже семь лет. С БАС в лучшем случае можно прожить десять. Внутри у меня все сжалось. Учитывая положение дел, не уверен, что она продержится даже двенадцать месяцев.
С маминых губ сорвался болезненный стон, и она зажмурилась. Почти подбежав, я подхватил ее на руки и отнес обратно в постель. Когда она легла на свежее, чистое белье, то лишь довольно вздохнула. Я снова сел рядом с ней.
Мама, принести что-нибудь еще? спросил я и затаил дыхание, когда она вновь потянулась к моей руке.
Нет, grazie, mio caro[12], тихо проговорила она, глаза ее снова наполнились слезами.
Черт возьми, мама, пожалуйста, не плачь. Я не смогу этого вынести, произнес я и сам ощутил, как натянуто прозвучал голос.
Они забрали его, Остин, сумела выговорить мама, и я нахмурился.
Кто, мама? Кто кого забрал?
Ее нижняя губа задрожала. Она попыталась сжать мне руку, но не смогла.
Леви они забрали его. Нужно его спасти. На последнем слове голос мамы дрогнул, и я ощутил, как по спине пробежал холодок.
Я опустил голову.
Знаю, мама. Узнал только сегодня.
Она посмотрела на меня, как на Супермена. Словно бы я точно знал, как его вызволить. Во взгляде больших карих глаз читалась мольба, настойчивая просьба его спасти.
Аксель слишком далеко зашел. Леви ты вам обоим нужно бежать.
Мама вдруг вскрикнула, и спина ее напряглась от пронзившей тело боли. С трудом сглотнув, я крепко сжал ей руку. Мы ждали, когда стихнет мучительный приступ.
Мама тяжело дышала. Но наконец немного успокоилась и смогла проговорить:
Остин я так горжусь тобой. Обеобещай мне ты спасешь Леви
Поднеся ее руку к своим губам, я поцеловал пальцы и кивнул.
Te lo guiro, Mamma. Клянусь тебе. Я найду способ его спасти.
Мама сомкнула веки. Заметив, что она борется со сном, я встал, поцеловал ее в лоб и прошептал:
Buona notte, e dormi bene, mia cara.
«Спокойной ночи и добрых снов, милый». Эти слова мама шептала мне каждую ночь перед сном с тех пор, как я родился. Они уносили прочь мои страхи, ограждали от всего плохого в мире.
Когда у мамы обнаружили болезнь Лу Герига, она стала слишком бояться. И тогда уже я шептал их ей. И она улыбалась. Ведь мама всегда говорила, что песочного человека[13] нужно встречать с улыбкой.
Подойдя к старому бабушкиному проигрывателю 1930-х годов, который мама привезла с собой из Италии, я достал с книжной полки в дальнем конце комнаты потертую виниловую пластинку с ее любимой песней. Я поставил иглу на нужное место. Из динамика послышался треск начавшего вращаться винила, а несколько секунд спустя комнату наполнили звуки «Аве Мария» в исполнении Андреа Бочелли[14].