На заре пятого дня Агила сказал, обращаясь то ли к Гереро, то ли к осьминогу, от которого осталась одна лишь безногая голова, то ли к самому солнцу, размеренно продолжавшему свой путь:
Для чего же мы спасены, брат?! Да неужели, чтобы растянуть наши страдания?! Мы подобны этому осьминогу! Только нас поедает солнце и время! Не лучше ли сразу утопиться или перерезать горло, чем ожидать мучительной смерти без воды и пищи?!
Гереро встал на нос лодки, подняв ладони:
Этот день отличается от прежних. Я чувствую новый, необычный день. Прекрасный день! Ветер поменялся и не спорит с течением, а влечёт нас прямо к западу.
Ну, что ж, недоверчиво покачал головой Агила, тогда на закате
Он уже твёрдо решил, что одним махом вспорет себе горло, сидя на борту, чтобы сразу упасть в воду и захлебнуться, пока не подплыли акулы. Кровавый должен выдаться закат!
И действительно, к вечеру пятое солнце побагровело. Оно завершало этот день, поспешно отдаляясь от лодки, будто не желало видеть кровопролития.
Меж тем Агила уже достал свою наваху, и лезвие её отсверкивало красными лучами.
Гереро, смотревший вперёд, вдруг обернулся, улыбаясь:
Погляди! И указал рукой на горизонт.
Из моря выступала расплывчато-синеватая береговая полоса неведомой новой земли.
И пятое солнце, зависнув над ней на расстоянии ладони, словно из последних сил высвечивало прибрежные пальмы и пирамидальную скалу, под которой темнела спасительная бухта.
Новый свет
Над лодкой неторопливо проплывали пеликаны, самые молчаливые из птиц.
Они разглядывали под водой рыбу, и время от времени ухали в море, как будто навсегда.
Невероятно медленно, беззвучно приближался берег.
Уже стемнело, и он был едва различим. Только полоса песка белела в ночи, словно отдавала накопленный за день солнечный свет.
Ветер стих, и моряки заметили, что лодку относит течением вправо. Тогда, скинув одежду и сапоги, они прыгнули за борт и поплыли к бухте. Море переливалось, как живое, и при каждом взмахе руки светящиеся брызги разлетались по сторонам.
Гереро первым коснулся дна плотного и ребристого от прибоя. Он пошёл по грудь в воде, а сзади поспешал, фыркая и отдуваясь, Агила.
Хоть вода была тепла и ласкова, а хотелось побыстрее выбраться на берег.
Они рухнули на песок, оказавшийся нежным, как пудра.
Всего-то с полмесяца назад, преодолев Атлантический океан, прибыли они из Испании в Вест-Индию, на Кубу. И ещё не успели свыкнуться с тропической влажной духотой, с москитами и внезапными ливнями, как на каравелле «СантаФе» под командованием капитана Педро де Вальтьерра вышли в Караибское море на поиски новых земель.
И вот теперь, кажется, обнаружили. Они не знали, что с Иберийского полуострова угодили на другой, меньших размеров, можно сказать, на пятку огромного материка, который в те годы ещё не назывался Северной Америкой.
Впрочем, Гереро и Агила не думали о том, на какой земле лежат, куда ступили их ноги. Пускай ничтожный клочок тверди среди бесконечного океана!
Лишь бы найти пресную воду да что-нибудь съестное. С этими мыслями они и заснули. Два измождённых бородатых человека в драных подштанниках.
А проснулись вообще голыми и безбородыми детьми лет десяти. Они не понимали, как такое могло приключиться. Но странно, что не очень-то удивились и совсем не напугались. Им было хорошо!
Мягко светило солнце, стоявшее в трёх пальцах над морем. Порхали огромные желтокрылые бабочки, и крохотные колибри зависали над цветами, приноравливаясь запустить туда длинные клювы. Время от времени с высоких пальм бухались кокосы, расплёскивая белый песок. Почти к самому берегу подплыло семейство дельфинов папа, мама и малолетний, которого родители опекали с двух сторон. А на скалу, зависшую над бухтой, вышел из зарослей красный олень.
Может, это рай, куда пускают только детей? вроде бы спросил Гереро.
Некий длинноносый зверёк, зевая и улыбаясь, помахал ему полосатым хвостом, а потом свистнул, как знакомому.
Наверное, это настолько новая земля, что и человек здесь сразу обновляется, предположил Агила, дружески хлопнув Гереро по плечу.
И тут они разом проснулись. В их бородах и всклокоченных волосах запутались водоросли. А лица так обгорели под пятью солнцами, что цветом напоминали беднягу-осьминога, спасшего им жизни.