Ага, тут у нас почище, чем на войне. То рванет, то сгорит, увидев удивленный взгляд, Никифора, пояснил санитар.
Что есть, то есть. Энто с Бакарицкого порта несёт, пробурчал Микола. Вот рвануло, так рвануло. Ты солдатик такого, поди, на войне своей не видывал, он хотел что-то добавить, но ноги провалились в замерзшей земляной корке и разъехались в дорожной жиже.
Мужичок упал навзничь в осенне-зимнюю грязь от души матеря и ругая всех и вся на чем свет стоит.
Да, дела протянул доселе молчавший санитар, не обращая внимания на ругань Миколы. Тут у нас народу полегло, он вздохнул, и словно соревнуясь с Миколой в искусности ругательства, разразился искусным матом в адрес побежавшего трусцой жеребца.
Он потянул на себя вожжи, стараясь придержать раздухарившегося коня.
А чего случилось-то? поинтересовался Никифор, с улыбкой наблюдая за Миколой пытавшегося догнать повозку.
Чего, чего! Диверсия знамо. Тут у нас чуть не каждый день то корабли рвутся, то склады горят, с некоторым налетом важности ответил тот. А в этот раз вся Бакарица горела. Корабли с бомбами один за другим на воздух взлетали! Куски от пароходов на километры разлетались. Шпиёны, говорят, то учинили. Меня вот с Холмогор сюда прислали. Сказали, мол, поезжай Тимофей Ильич, помоги. Мы с нашей фельдшерицей уж с неделю тут. Да, что мы то! С Вологды поезда с пожарными и дохторами понаехали. Да, ты сам всё увидишь, уж почти приехали.
Микола догнал их в тот момент, когда Тимофей зычно крикнул: «Тпру-у-у! Ну, всё, приехали». Привязав лошадь к березе, он велел ждать его, и вбежав на крыльцо, скрылся за дверьми больницы.
Никифор какое-то время постоял у телеги, слушая то сидящих рядом на лавке мужиков, то заверения Миколы.
Ты, ссслуживый, не сссумлевайся. Я тебя постарше, поди, буду. Меня Дымовым Миколой зовут, кстати. В мои тридцать семь с хвостиком слово держат. Я тебя одного не оставлю. Сссейчас врач осмотрит, и ко мне. Завтра на пароход посажу, не сссумлевайся. Я там, я там знаю всех, договорюсь. Без денег поплывешь в свою Тойгу Нижнюю, рот у образовавшегося помощника не закрывался. Али в Верхнюю? А все одно, поплывешь.
В Нижнюю. Верхняя то Тойма, а у нас Тойга, пояснил Никифор.
А, ну, вообщем все одно! Микола сказал, значит, поплывешь!
Хорошо, Николай
Не-е, Николаем меня звать негоже. Миколой родители назвали, поправил он Ластинина. У меня и паспорт есть. И там Микола. Вот, назвали же на мою голову!
Хорошо, Микола, хорошо. Не опоздать бы только. А то погода на мороз кабыть поворачивает, озабоченно проговорил Ластинин. А тут застряну надолго
Да не боись. Как замерзнет, так и оттает. Не время ещё зиме-то, прервал его самонадеянно Микола.
Я пойду, присяду где-нибудь. Подожду. Наверное, заняты все доктора, добавил он, и, оглядевшись, приметил у больничной стены длинное бревно.
Посмотрев еще и не обнаружив более ничего подходящего, Никифор, слегка пригибаясь под окнами первого этажа, направился к бревну. Рука разболелась не на шутку, и он их прикрыл, опустившись на бревно. С закрытыми глазами, так ему казалось всегда, боль терпеть было легче. Он просидел буквально с минуту, привалившись спиной к стене больницы, как над головой послышался звук открывшейся форточки. «Лишь бы помоями какими не облили, подумал он, вспоминая как совсем недавно сам неоднократно через форточку выбрасывал во двор окурки соседей по палате или другой мусор». Боль немного утихла, и он, подоткнув полы шинели и слушая доносившийся из форточки негромкий женский разговор, даже слегка задремал. Но сон улетучился, когда Никифор услышал такое знакомое слово «Ачем».
«Землячка что ли»? первое, что пришло на ум Ластинину. Но прислушавшись, голоса говорившей не признал. Бросив думать о том, кому он принадлежит, стал внимательно слушать. Женщина все говорила и говорила. Иногда уличный шум перебивал рассказчицу, но и того, что он узнал, было достаточно, чтобы понять суть. Сердце бешено колотилось в груди. Он невольно прикрыл рот здоровой рукой, словно боясь, что его услышат. От услышанного он совсем забыл о Боли в другой руке.
В это время из окна больницы донесся другой незнакомый голос. «Верно, помирает жёнка, уж больно худо говорит, подумал он». Тут раздался звук открывающего окна, и одна из створок распахнулась наружу. «Вот же вляпался! понимая, что его сейчас заметят, про себя чертыхнулся Никифор». Но ничего не произошло, и опять, но уже явственнее зазвучал прежний голос. Потом наступило молчание, закончившееся скрипом больничной койки и крепким почти мужским храпом.