Друзьями близкими Никифор и Пашка не были, хотя Ластинин и стремился к тому. Стремился, но виду не показывал. Характер еще тот из старообрядцев родом. Были чуть ближе, чем со всеми, но не более того. В Ачеме вообще дружбу водить не стремились. У каждой семьи своё хозяйство было, ему и время всё своё отдавали. От того его на остальное почти не оставалось. В одной деревне жили, но будто каждый в своей. К успехам или неудачам других относились спокойно, без особых восторгов и переживаний.
В чужие дела без надобности тоже не вмешивались, потому, наверное, и зависти или надменности какой в отношениях ачемских крестьян не было. Да, праздники всей деревней гуляли, в обнимку за столом сидели, но не более. Ну а после них каждый на свое поле и в огороде, да со своей скотиной обряжались. У каждого были своя охотничья тропа, да и свой сенокос и лесной надел. Потому лясы точить им на другой день некогда было, да и желания обсуждать вчерашние посиделки тоже.
Вот и Пашка с Никифором вроде, как и вместе всегда, но в то же время и каждый себе на уме. После призыва вместе они на Северный фронт направлены были. В одной, вновь сформированной из таких же деревенских юнцов роте и воевать вместе начали. Вместе в атаку ходили, друг друга в рукопашной выручали. В один день и ефрейтора получили, и ранены были в одном бою. Только вот Никифору, как ему тогда казалось, повезло меньше. Пашка через месяц снова на фронт отправился, а он провалялся в госпитале три месяца. В первое время не знал радоваться или нет тому, что его комиссовали. Ощущение, что он в тылу, а кто-то за него воюет с германцем, да австрияками всякими, его не покидало.
Но куда он с такими руками? Хотя их как было, так две и осталось, но вот толку от второй особого не было. Контузия не беспокоила, а вот рука плохо слушалась, да и вдобавок к тому, еще и постоянно ныла. Как-то Никифор подумал даже о том, что уж лучше ее совсем не было. «Хоть не болела бы, подумал он какой-то день, кривясь от боли». Да какой-то бывалый солдатик во время его образумил, сказав, что у тех, кого конечности нет, она все одно ноет. А потому и без руки ныть то место будет. Врач, делавший операцию, сказал, что сделали всё` возможное, чтобы спасти руку, и теперь только время покажет, что и как. И вообще пусть благодарит Бога, что жив остался. Так постепенно и свыкся Ластинин с мыслью о закончившейся для него войне.
Вот уже неделю, как он с еще доброй сотней комиссованных выехал с латышской станции со странным названием и от того не запомнившимся ему. Сделав несколько пересадок, он вместе с двумя земляками, прибыли в Архангельск. Добираться до дому из Вологды пароходом Ластинину было бы, конечно, быстрее. Однако, надеяться на речной транспорт в это время года он не стал. С приближением зимы пароходы с Вологды по реке уже вряд ли не ходили, а потому, хоть через Архангельск путь и дальше, но оттуда по Северной Двине добраться до Нижней Тойги еще было возможно.
Приехали не в сам Архангельск, а в Исакогорку поселок с одноименной железнодорожной станцией на левом берегу Северной Двины. Оттуда до самого города было совсем рядом версты три. А потом только через реку переправиться, и всё город. Хотя железная дорога и доходила до самой Двины, но гражданские поезда туда не пускали. Весь путь был забит составами с военной техникой и снаряжением. А потому добраться до переправы, чтобы потом попасть на речной вокзал, можно было только пешком или, если есть чем платить, то с извозчиком.
Рука побаливала, но это уже была не та боль, с которой он очнулся в лазарете. Однако беспокойство, особенно по ночам, она доставляла. Попрощавшись с попутчиками, Никифор обвел взглядом близлежащие дома и строения. Сгоревший пакгауз напомнил ему о тех местах, откуда он прибыл. Рядом стоял новенький склад из еще не потемневших от времени нестроганных досок, из которого грузчики выкатывали телеги с тюками пеньки и льна. Прямо напротив здания вокзала лежали невесть откуда взявшиеся покореженные части пароходной обшивки. Выбитые в нескольких домах стекла, дополняли эту не радостную, более походившую на прифронтовую полосу картину.
Закинув здоровой рукой на плечо сидор, и отмахнувшись от надоедливых извозчиков, Ластинин не спеша зашагал в сторону, где должна была находиться переправа через реку. В воздухе уже явно чувствовалось приближение зимы и, чтобы пока не понесло шугу по реке, следовало поторопиться. Со слов однополчан ему следовало добраться до речного вокзала, откуда попутным пароходом до Нижней Тойги.