В деле таком полагаться на случайных знакомых не стала. Насмотрелась за жизнь свою на прощелыг разных. А потому и вспомнила в тот момент о своем брате, виноватым голосом проговорила она.
За всё время Петракова не проронила ни слова. Лишь, после того, как Серафима поведала о нелепой смерти Клавдии, то ей на мгновение показалось, что Елизавета, словно сочувствуя чужому несчастью, тяжело вздохнула. А когда говорила о возникшем желании завладеть золотом и отобрать его у Семена, никакой реакции от нее не услышала. Закончив говорить, Серафима открыла глаза.
А место на озере приметила? после долгой паузы спросила Елизавета.
На память в таких делах надежда не велика. Там же всё одинаково: вода да тундра вокруг озера, многозначительно проговорила Серафима. Зарисовать пришлось, ухмыльнулась она своим словам.
Ох, девка! Если в худые руки это дело попадёт, много горя людям будет.
Не попадёт. Надежнее не бывает. Никому не попадет. На счет этого я не беспокоюсь, вздохнув, проговорила Плетнева, поправив что-то на груди под больничной рубахой. И горя никому не принесёт. Об этом можно не беспокоиться.
Ты в церковь, как выйдешь отсюда, сходи, легче станет. И живи в доме моем с миром. К церкви-то поближе будь. Душа успокоится, дай Бог.
В палате наступила тишина.
Как чувствуешь-то себя, Лизавета? Может чего надо? Я схожу, принесу, проговорила Серафима.
Не дождавшись ответа, Плетнева немного подождала, снова разглядывая все ту же трещину на потолке. Затем повернулась и посмотрела на соседку. Поняв, что та спит, и сама отвернулась к стенке. Вспомнила про городскую газету, о которой какой-то день говорила Елизавета. На ум пришла из нее статья, где сообщалось о недавних печальных событиях. «Взрыв на Бакарице. в час пополудни, 26 чего октября, в Архангельске произошел взрыв на пароходе Барон Дризден От взрывов рухнули начались пожары повреждены, всплыли в памяти газетные строки». Пытаясь лечь поудобнее, какое-то время ворочалась на скрипучей кровати и, наконец, тоже уснула.
Когда на следующее утро Серафима проснулась, кровать Елизаветы была пуста.
Ночью умерла, заметив ее вопросительный взгляд, пояснила вошедшая в палату санитарка.
Плетнева хотела спросить о похоронах, но горло сковало, и наружу вырвалось что-то маловразумительное. «Простыла что ли, подумала Серафима, глядя на открытое окно. Не от расстройства же голос пропал».
Тут недалеко кладбище, отсюда с полкилометра будет. У кого нет никого из родных, всех там с больницы хоронят, догадалась санитарка Шура, о чем хотела спросить Плетнева. А окошко я закрою. Кто ж на всю ночь открытым держит. Осень ведь, тут не только голоса, а чего другого можно лишиться, видя, как тяжело Серафима перенесла известие о смерти Петраковой, ей захотелось немного отвлечь ее, пусть даже не совсем уместной шуткой.
Прошло несколько дней. У Серафимы впервые за проведенные в больнице дни улучшилось настроение. Первые потрясения, связанные с ранением и потерей ноги, утихли. Сожаление и боль, вызванные смертью Елизаветы, притупились. Горло уже не болело, а голос перестал быть похожим на скрипучую телегу. Сегодня ей, наконец-то, захотелось выйти на улицу. Свежий солнечный ноябрьский денек тому способствовал. Санитарка Шура вызвалась помочь ей, но Плетнева отказалась. Вчера санитарка принесла одежду, в которой Серафима поступила в больницу, и теплый жакет сегодня был кстати. «Сама, я сама. Надо привыкать и всё делать самой, подумала Плетнева, выходя на крыльцо».
Ярке солнце ослепило ее, и она ненадолго прикрыла глаза. Минут пять Серафима стояла, вдыхая всей грудью морозный воздух. После чего, завязав потуже платок, и прикрывая ладонью от солнца глаза, осмотрелась вокруг. «Чего они так орут? подумала Серафима о сидящих на скамейке мужиках. Так хорошо кругом, а они гогочут, портят только всё, без особого интереса она стала разглядывать сидящую троицу.
Лицо самого молодого показалось ей знакомым. «А-а-а, старый знакомый! вспомнила она парня, несколько дней назад искавшего какого-то доктора.
***
Шел третий год войны. Первый осенний снег таял, и, казалось бы, идеальная божественная чистота исчезала на глазах, а на смену ей возвращалась уже привычная разбитая и истоптанная копытами лошадей земля. Осенняя красота едва проблескивала сквозь обугленные и срезанные осколками снарядов стволы берез. Проселочные дороги, полные густой и вязкой дорожной жижи, были забиты брошенными конными повозками и искореженными артиллерийскими орудиями.