Разлука и человек в космосе
Откуда я узнала, что его зовут Сережа? Кто мне это сказал? Ну, не сам же он. Этого я уже не помню. Только помню, что моего самого первого настоящего друга звали Сережа. Мне нравилось, что все говорили про него НЕ МОЙ. Потому что только я имела право считать его своим. Я так и заявляла:
Конечно, он НЕ ВАШ, он МОЙ!
А еще мне нравилось, что он молчал. В нашем союзе я говорила за себя и за него. С наступлением весны мы выстругивали кораблики из щепочек. Сережа подарил мне ножик. Ни у кого таких ножей не было, только у меня и Сережи. Это его папа разломал пополам ножовочное полотно. Зазубренный край остался зазубренным, а другой край был остро заточен. Черенок и ножны были сплетены из разноцветных проводков телефонного кабеля. Таким ножичком можно было пилить и строгать.
Свои кораблики мы пускали в ручейках вешних вод. Ручейки закончились, но оставались лужи. И мы стали мастерить парусники. А по радио пел мальчик:
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом
Дома родители ссорились. Ночью мама кричала папе, что лучше бы ей сдохнуть, чем наблюдать, как ее родной ребенок становится законченным дебилом.
У нее даже в друзьях один дефективный полудурок и всё!
Ладно, сказал папа, я наведаюсь к Фридриху из облоно.
Буквально где-то через неделю я, как обычно, подбежала к Сережиной маме и показала ей два пальца. После такого жеста она всегда или приводила мне Сережу, или отводила меня к нему. Но в этот раз, замахав на меня рукой, Сережина мама отвернулась.
Не знаю, сколько я просидела под Сережиной дверью, когда за мной пришла няня Шура.
Не жди его, Лелик. Он в Кемерово, в интернате. Его туда наш папка по большому блату устроил.
А я?
А мы с тобой домой пойдем. Сейчас по радио спектакль хороший будет, с песнями, «БЕЛАЯ АКАЦИЯ» называется.
Не хочу «АКАЦИЮ»! Ничего не хочу! Пусть папа меня тоже в тот интернат устроит.
Да ты что? Там же одни глухие! Даже учителя! Тебя не возьмут.
Почему не возьмут? Я согласна быть глухой.
Дома я слонялась от стенки к стенке и молча плакала. За окном во дворе яростно полыхал угольный сарай. Тот самый сарай, с крыши которого мы с Сережей прыгали в сугроб, играя в летающего мальчика по имени Ариэль, из книжки Александра Беляева. Пожарники в блестящих касках лихо орудовали у красной машины, наскакивая на горящий объект. По радио уже который раз торжественно объявляли, что советский человек в космосе. Все кричали УРА.
Ночью в жару, поту и бреду я кричала, звала Сережу. Утром, когда няня Шура очередной раз переодевала меня в сухую пижамку, я вырвалась из ее цепких рук и с криком «Сережа вернулся!» побежала в прихожую. Меня подхватил папа.
Да успокойся ты, Лелька! Хватит чудить! Нет там никого.
Он там, за дверью!
Да на, смотри!
Отец распахнул дверь. На пороге стоял грязный, в изодранных штанишках, Сережа и улыбался.
Больше свободы
Теперь я представляла себя немой и молчала всем назло. Учительнице надоело со смой цацкаться. Об этом она так и сказала моим родителям. И меня повезли определять в школу для придурков. Такая школа в нашем городе числилась за номером 48. Как ни странно, со своей отвратительной памятью на цифры и числа, этот номер я запомнила навсегда.
Ничо! Зато тебя там напрягать не будут. С дуры спросу меньше, утешала меня няня Шура.
В эту специальную школу тоже нужно было выдержать вступительный экзамен. Помню длинный стол в большом зале, с красными транспарантами на всех стенах. За столом не меньше пятнадцати человек народу. Это приемная комиссия. Во главе большой, толстый лысый дядька. Он мне напомнил папиного друга Соломона Исааковича, добрейшего человека, которого все дети звали «папа Соля». Завидев его, я успокоилась. Смотрела в заплывшие жиром светлоголубенькие глазки и улыбалась.
Ну, привет! сказал дядька.
Здрасьте, ответила я.
Мое заикание куда-то улетучилось.
Почему молчим?
Надо.
А что надо?
В Кемеровский интернат попасть, к Сереже.
А кто у нас Сережа?
Друг. Друг у меня Сережа! Его в интернат для глухих отправили. А он еще и не разговаривает. А если и я тоже не буду? Мне туда очень надо.
Меня как прорвало. Заикание улетучилось. Я этому дядьке всю душу излила. Он только своей зеркальной лысиной качал. И все другие в комиссии мне улыбались. Потом лысый поднял руку, и я заткнулась.