Для меня секс никогда не был чем-то само собой разумеющимся, в моей кабине управления не была подключена функция автопилота. Как будущий социолог я провел глубинные интервью со своими сокурсниками по Академии музыкальных и сценических искусств и факультету социологии и в итоге выяснил, что существует два типа мужчин. Первых притягивают любые женщины просто потому, что это женщины и у каждой между ног таится одно и то же. И именно поэтому мужчины второго типа выбирают женщину, исходя из того, чем она отличается от остальных. Я явно принадлежал ко второму типу, всякий раз выбирая слишком тщательно. Одна девушка как-то сказала мне, что у меня в штанах привередливый нос. Страшно подумать, что у меня тогда на лице, ответил я, чтобы хоть немного спасти ситуацию. Да что уж там говорить, новая мужественность концепт, конечно, симпатичный, но он не всегда избавляет от чувства вины тех, кто не трахает сразу все, что движется.
Мы прошли через парк, где Нина показала мне свои любимые места и привычный маршрут пробежек. Голод заставил нас вернуться в центр. Мы купили пиццу и вина, отправились на уютную площадь рядом с домом Нины и уселись в тени лип на ступени у подножья статуи святого Флориана.
Схожу-ка я за бокалами, сообразила Нина. Тарелки принести?
Из коробки поедим.
Она вернулась с двумя пузатыми бокалами, и в каждый из них я налил из пластиковой бутылки густого кагора, который в то время почему-то полюбил. Мы с Ниной чокнулись.
Компотик, поморщилась она.
Ты лучше пиццу ешь, пока она не остыла.
Мне кажется, я твоим кагором наемся. В следующий раз вино выбираю я.
Ну не можешь же ты выбирать и вино, и пиццу, возразил я, отделяя первый кусочек.
Почему? Ведь раньше-то могла.
Вот как? Значит, раньше могла? весело переспросил я. В таком же духе Шопенгауэр рассуждал о женитьбе, мол, ему непонятно, зачем удваивать свои обязанности и делиться правами.
Ну, что-то в этом есть.
Тогда тебе нужно знать продолжение.
Какое?
Что самым близким существом для него был пудель.
Пуделей я не очень, это правда. Но все-таки лучше пудель, чем муж, подытожила Нина. Ладно, в следующий раз я выбираю вино, а ты пиццу. Пойдет?
В любом случае пиццу ты сегодня выбрала правильную.
Значит, в следующий раз ты можешь выбрать такую же! воскликнула Нина победоносно, пытаясь оторвать кусочек, за которым тянулись ниточки сыра. То есть ты и Шопенгауэра читал? Кажется, ты еще забористей, чем это вино.
Ну, Мир как волю и представление вряд ли стоит брать с собой на море. Но у Шопенгауэра есть симпатичная книга о писательстве[33] вот ее я люблю.
Шопенгауэр меня не особо интересует. А у тебя как с писательством?
В каком смысле?
Ну, например, когда ты начал писать? Не знаю расскажи мне наконец что-нибудь о себе.
Когда я начал писать? Мама раньше работала секретаршей в финансовом отделе Высшей сельскохозяйственной школы, и у нее в кабинете стояла электронная печатная машинка, такой промежуточный вариант между пишущей машинкой и текстовым редактором: каждая строка сначала отображалась на дисплее, чтобы можно было исправить ошибки, а потом быстро отпечатывалась на бумаге. Мне тогда было лет пять, и меня так и тянуло к этому устройству наверное потому, что папа дома часами просиживал за чем-то похожим. В общем, когда мама брала меня с собой на работу, я забирался с коленями на стул и бил по клавишам до тех пор, пока не получалась густо исписанная страница. Правда, в то время я путал слова бульон и фельетон и говорил всем, что сейчас у меня будет бульон. Когда из печатной машинки выскакивал лист бумаги, я бежал в соседний кабинет, где один дяденька рисовал мне внизу на листочке глубокую тарелку. От нее еще шел пар. Ну как, сварил свой супчик? А что у тебя в нем? спрашивала мама. И я с гордостью сообщал: Картошка! Морковка! Буковки!
Кстати, у тебя все губы красные от вина. Мне облизать их, или ты сам?
А потом, в третьем классе, я написал сочинение, и учитель собственноручно снял с него машинописные копии, чтобы раздать их всем моим одноклассникам. Это было чистой воды подражание Дюне Фрэнка Герберта, которой я тогда зачитывался. У меня действие происходило на какой-то пустынной планете, где летали орнитоптеры, ну и все в таком духе. Научной фантастикой я увлекался лет с девяти и до тринадцати, не понимая, о чем еще можно писать в книжках, если не о чем-то сверхъестественном. У меня в голове не укладывалось, как автор может описывать обычную повседневность. Но однажды я взял у папы книжку Ирвина Шоу и прочел рассказ о парне, который влюбился в продавщицу книжного магазина. Или наоборот точно не помню. В любом случае больше я к научной фантастике не прикасался, меня как отрубило. И я уже наоборот не мог понять, зачем читать об инопланетянах, если вокруг живые люди.