Привет, Нина, это я.
в предыдущих сериях
В той необыкновенной печали, которая наполняет человека с момента, когда он, выйдя из детского возраста, начинает осознавать, что обречен неотвратимо и в жутком одиночестве идти навстречу своей будущей смерти, в этой необыкновенной печали, которая, собственно, имеет уже название страх перед Богом, человек ищет себе товарища, чтобы рука об руку с ним приблизиться к покрытой мраком двери; и если он уже познал, какое бесспорное наслаждение доставляет пребывание в постели с другим существом, то считает, что это слияние двух тел могло бы продолжаться до гробовой доски; такая связь может даже казаться отвратительной, поскольку события-то развиваются на несвежем и грубом постельном белье и в голову может прийти мысль о том, что девушка рассчитывает остаться с мужчиной до конца своих дней, однако никогда не следует забывать, что любое существо, даже если его отличают желтоватая увядающая кожа, острый язычок и маленький рост, даже если у него в зубах слева вверху зияет бросающаяся в глаза щербина, что это существо вопреки своей щербатости вопиет о той любви, которая должна избавить на веки вечные от смерти, от страха смерти, который постоянно опускается с наступлением ночи на спящее в одиночестве создание, от страха, который, подобно пламени, уже начинает лизать и охватывать полностью, когда ты сбрасываешь одежду, так, как это делает сейчас фрейлейн Эрна: она сняла зашнурованный красноватого цвета корсет, потом на пол опустилась темно-зеленая суконная юбка, а за ней нижняя юбка.
Герман Брох. Лунатикия, ты и Ты
Я написал абзац: Утром я проснулся первым. В задернутые шторы уже снова било солнце, словно пытаясь их распороть. Я сходил на кухню за стаканом воды и, вернувшись, пустил в комнату немного света. Усевшись в кресло, я сосредоточенно наблюдал за тем, как Нина спит. Как Нина дышит. Прижимается головой к подушке. Из-под одеяла высовывается ее колено. Просыпаясь, она еле слышно причмокивает. Неохотно открывает глаза ресницы словно застегнуты на липучку.
А может быть, лучше написать во втором лице и в настоящем времени? Утром я просыпаюсь первым. В задернутые шторы уже снова бьет солнце, словно пытаясь их распороть. Я иду на кухню за стаканом воды и, вернувшись, пускаю в комнату немного света. Усевшись в кресло, я сосредоточенно наблюдаю за тем, как ты спишь. Как ты дышишь. Прижимаешься головой к подушке. Из-под одеяла высовывается твое колено. Просыпаясь, ты еле слышно причмокиваешь. Неохотно открываешь глаза ресницы словно застегнуты на липучку.
Так ли уж важны время и лицо?
Иногда у меня такое чувство, будто мне не остается ничего другого, кроме как проспрягать нас по лицам и добраться до самого инфинитива.
И вроде бы здесь есть ты и есть я, вроде бы все, как обычно, но одновременно все по-другому, и я первый, кто это понял. Я беру твое имя, Нина, добавляю к нему другие имена: существительные, но не всегда существенные, прилагательные, имена собственные и чужие, названия местные и неуместные, и все это ради того, чтобы у тебя разрумянились щеки и заблестели глаза; в каждой главе я накрашиваю тебя перед зеркалом монитора и всячески прихорашиваю, чтобы ты могла выйти в люди, а потом в языковом гардеробе выбираю для тебя глаголы, больше всего подходящие для твоего темперамента и твоих манер.
Ты мой персонаж, и поэтому я забочусь о тебе. Ты мой манекен, моя марионетка, моя перчаточная игрушка, моя надувная кукла, у которой с самой собой общего столько же (не стану уточнять, много или мало), сколько у любовного романа с любовными отношениями.
Я блуждаю по строчкам этой книги одновременно как субъект ее и как объект, едва отличая одну свою личину от другой, ты же здесь просто как то да сё. При случае я могу обращаться к тебе, вот прямо как сейчас, но это ничего не значит, это лишь грамматическое ты, которое ничего не весит, это второе лицо, даже слишком второе. Нина, Нина, Нина, пишу я, но это как стих без воздуха, молитва без пылкости, заклинание без магии Нина, Нина, Нина, которой твое имя наделяло только твое присутствие. На мне маска шамана, и я совершаю ритуал написания любовного романа, водя обгоревшей палкой по полному золы кострищу, но здесь нет главной составляющей любовных отношений присутствия другого сознания, этого испепеляющего огня, разведенного на зеркале, огня, которому под силу переплавить это зеркало в подобие оракула.