Врач механически делала свою работу и вдруг равнодушно спросила меня, как, видимо, спрашивала каждого пациента: А кем ты хочешь стать?
За все те годы, что я туда ходил, я сменил множество профессий, но запомнил лишь одну-единственную, как раз эту: Я хочу стать философом, заявил я уверенно в свои одиннадцать лет. Врач взглянула на меня удивленно она словно бы не ожидала, что осматриваемое ею детское тельце кому-то принадлежит, но потом все равно взялась за резинку моих трусов, так, точно придвигала к себе неодушевленный предмет. Яички опущены, сообщила она медсестре, проверив гнездо между моих ног; сестра внесла запись в карту, и теперь я два года мог развиваться спокойно.
Такой шпингалет и уже философ, смеялись обе эти женщины за дверью, пока мы с мамой одевались в приемной.
явленный мир
Что еще здесь осталось неизведанным? Я сижу на скамейке, на которой всегда тебя ждал, и стараюсь отыскать что-то, о чем могу рассказать только я. Приятно, конечно, подставлять лицо солнцу, но нет, это точно не погода, ведь погода соответствует прогнозу и метеорологическим моделям, так что описывать ее смысла нет. Прохожие пересекают площадь в разных направлениях[11]; вот площадь я, пожалуй, мог бы запечатлеть, не будь она уже запечатлена на кадастровых картах, на снимках, на пленке, причем во временной перспективе. Я мог бы описать фасады окружающих меня домов, но и для них уже готовы визуализации, архитектурные чертежи и всякие планы инженерных коммуникаций. Прямо передо мной фонтан с опоясывающими его стихами Яна Скацела, можно было бы процитировать их и даже продекламировать, но они многажды напечатаны в других книгах. За моей спиной лает собака, которую кто-то ненадолго тут привязал, так сказать, фрагмент природы, но за последний год в мире было написано штук шестьсот диссертаций о собаках и еще около пяти тысяч научных статей. А уж о ребенке у фонтана даже упоминать не стоит: его миловидное личико являет собой поле битвы для экспертов, педиатров, развивающих психологов, педагогов, диетологов, юристов и образовательных консультантов, которые, используя родителей как копировальную бумагу, впечатывают свои знания в детское тело.
Все это, однако, прежний старый мир, материальная основа, пень, лишь недавно поросший свежим цифровым лишайником. Разумеется, я мог бы рассказать о людях, но у каждого второго лежит в кармане смартфон, который знает о своем владельце более чем достаточно и отправляет информацию о собственном местонахождении сразу нескольким приложениям, а те по определенным алгоритмам связывают ее с другой например, со сведениями о досуговых или сексуальных предпочтениях остальных пользователей платформы для знакомств. О каждом человеке имеется невероятный объем данных, к которым у него нет доступа. Люди в лучшем случае дают расплывчатое согласие на сбор и обработку этой информации, а уж проводятся они безо всякой расплывчатости. Настоящее помешательство на почве описаний, вокруг сплошные бинарные коды, списки скриптов и алгоритмы, которые пашут как проклятые, а не как та кучка рабочих, что стоят в сторонке, опираясь на лопаты и разглядывая проходящих мимо девушек. Потенциально треугольник этой площади уже запечатлен в исчерпывающем междисциплинарном исследовании надо лишь умело скомбинировать данные или даже сразу написать программу, которая потом проделает то же самое со всеми площадями мира. Так оно и есть я сижу на скамейке в центре идеально описанного пространства, и если бы я сидел на какой-либо другой скамейке в этом мире, ничего бы не изменилось. Это был ужасно длинный цивилизационный проект, начавшийся с изобретения письменности и закончившийся созданием Web 3.0, и на сегодняшний день транскрипция реальности фактически завершена. Следующий неизбежный шаг какая-либо ее трансформация: через вмешательство в генетический код, с помощью био-, нанотехнологий и кибернетики или при участии виртуальной реальности.
Позволим себе глоток ностальгии. Раньше писатель был похож на антрополога: оба они описывали миры и то, как ведут себя в них люди. Бронислав Малиновский, один из основателей антропологии, советовал своим ученикам погружаться в среду и фиксировать все, что может оказаться важным. Так же поступали и писатели: рассевшись по углам кофеен, мы заносили в блокноты собственные наблюдения о том, что происходило вокруг и могло представлять какой-то интерес, ведь никогда не знаешь, что с чем сопряжется и куда приведет. Вдобавок тогда еще была жива мечта о Великом Знании, которая таки осуществилась позднее, хотя и в пародийном виде, а также мечта о Великом Романе, который охватит собой абсолютно все. Но вот как быть писателю-антропологу или антропологу-писателю, если он оказался в мире, где все фиксируется в реальном времени, а потом хранится на серверах в зданиях размером с ангары для дирижабля, только упрятанных под землю? Мы живем в полностью описанном, полностью показанном, полностью явленном мире. Если сегодня в джунглях Амазонки обнаружат до сих пор не тронутое цивилизацией племя, то завтра вождь этого племени появится в шоу Опры Уинфри, которое будут обсуждать сотни миллионов пользователей социальных сетей. Это все равно что бросить в муравейник кусок сардельки, чтобы посмотреть, что произойдет, и оно, разумеется, тут же и происходит.