На сколько лет вас хватит при такой работе?
- Вот и я стала загадывать: на сколько меня хватит? Так никто, понимаешь, не говорит... У тебя большой завод, Сашко?
- Большой.
- У нашего колхоза тоже очень большое было хозяйство.
- Ваш колхоз - это колхоз. А мой завод... Это я вам покажу. Такого вы в театре не увидите.
Мать и Домна пьют чай и разговаривают о своей бабьей жизни.
- Говорит: с тобой хочу быть, и больше никаких, - говорит Домна, дуя на блюдце. - Жена у него, вишь, колотовка и дочерей взрастила к нему недобрых. А он человек легкий, что заработал, то и пропил, в чужой карман не лезет, ни на кого не обижается, - скучно ему с ними. Так плакал, когда уходил, - ужасно!
Домна ставит блюдце и вытирает слезу.
- А я что ему скажу? Нешто я разлучница? Уезжай, говорю, любовь у нас общая, а судьба, знать, розная. У тебя дочеря, у тебя жена. Ты себя обязан перед ними оправдывать. "Это, говорит, была моя ошибка; ты судьба моя". Что же, говорю, что ошибка; не взашей тебя толкали на ней жениться. Ошибка твоя, и казнь твоя.
- Вот вы как рассуждаете! - говорит мать, дуя на блюдце.
- Да, я так рассуждаю, - говорит Домна, гордая своей добродетелью. У меня покойный муж был страшно грубый, я за ним жила как на каторге, а все-таки жила. И по сию бы пору жила, если бы его господь не прибрал. Поскольку я жена, постольку я обязана быть ему верной по гроб.
- Вы его любили, мужа? - спрашивает мать.
- Куды любила! Говорю вам: чисто на каторге.
Молчат. Дуют на блюдца.
- Я вашего характера не понимаю, - говорит мать своим сдержанным голосом. - Как же так: одного не любили и жили с ним, другого любили прогнали... Счастье наше жиночье само в руки не дается, его ухватить сумей - счастье...
- Такая мне судьба - век прожить без счастья, - надрывно говорит Домна.
- Судьбе моей я господыня, - говорит мать, глаза ее блестят.
- Вам, Настасья Ильинична, в жизни повезло, что вы встретили хорошего человека.
- Я того хорошего человека ногтями оторвала, зубами отгрызла, приговорами приговорила. Меня через него родная мать прокляла, соседи мне вслед плевали. Никого не побоялась, не отдала. Вот мое везенье в жизни. Я каждый день моего счастья в бою отбила, понятно вам?
Молчание.
- Я не уважаю ваш характер, - говорит мать. - Вам никто ничего в торбинке не принесет. У нас с вами ничего нет дареного, все завоеванное, на что ни посмотрите.
- Семью разбить - не велико завоевание.
- Поганая та семья, которую разбить можно.
Поссорились. Дуют на блюдца.
- Ешьте мед, Домаха Васильевна. Ешьте, будь ласка.
- Очень благодарна, Настасья Ильинична; я уже кушала.
- Берите еще, будь ласка.
- Очень благодарна.
И так как разговор, которым началась ссора, для Домны слаще всякого меда, Домна начинает сначала:
- Так вот. У тебя, говорю, дочеря. Какие ни есть, а твоя кровь. Ты их обязан содерживать и воспитывать. А он слушает и плачет, и плачет - рекой разливается...
Сложив руки на груди, будто вышла прогуляться, мать шла по заводскому двору. Белый в черную крапинку платочек, щегольски-небрежно завязанный под подбородком, защищал ее глаза от неистового солнца.
Лето грянуло в полную силу! Всем предметам сообщило солнце свою способность излучать жар: и камню, и металлу, и человеческому телу. Все было накалено, все обдавало знойным дыханием. Короткие черные тени лежали у подножья огнедышащих цехов, - да кому есть время прохлаждаться в тени? Пропадала животворная тень впустую.
- Жарко у вас! - сказала мать. - У нас хоть в какую жару, все ж легче: ветерок подувает...
Подошли к лесобирже.
- У нас в районе тоже есть лесопилка, - сказала мать.
- Наверно, поменьше, чем наша, - сказал Листопад.
- Трошки поменьше, - согласилась мать, - так почему? Потому что у нас леса мало. Строим из кирпича. Будь у нас столько леса, сколько у вас, мы б тоже величеньку поставили лесопилку...