Погодь, погляжу, подойдя к жене, прогундосил Куприян. Наклонился, прислушался. Дышит. Не реви! Живой он! Ишь ногами сучит, паразит этакий лежит, а всё одно брыкается. Вовремя ты его, иначе утёк бы. Гад, юшку мне пустил, утирая нос, прогнусавил. Посторонись-ка, пну его разочек в бок, чтобы знал, как по чужим дворам шастать. Злыдничество у коровника нашего хотел устроить.
Авдотья успокоилась, перестала заламывать руки, безвольно опустив их вдоль тела.
Чумаченко, очнувшись, застонал.
Ишь, очухался, гад! проговорил Куприян, замахнулся ногой, но передумал, не стал пинать поверженного злоумышленника. Леший с тобой! Я не какой-то там супостат. Пущай с тобой общество разбирается и кому след ещё. Какого, спрашивается, лешего тебе здеся понадобилось ночью? Какой леший понес тебя к коровнику моему? А? Отвечай, какую такую каверзу хотел устроить, басурман ты этакий?
Чумаченко стонал, перекатывался с бока на бок, ухватившись за голову.
Каверзу, каверзу! Чего ещё-то в ночь творят всякие басурмане! подтвердила слова мужа Авдотья. Корову нашу увесть хотел, али ещё чего худого, будь он неладен!
Как шпиён басурманский! Правильно мыслишь, Авдотья, корову хотел уворовать. Видно не шибко сладко ему живётся у Тузикова.
А и правда, Куприянушка! Иначе што ж ему делать в нашем дворе у коровника и ночью.
И ведь ночь-то выбрал какую Люди устали от холодов, спать улеглись с миром, а он словно вор, вор он и есть, по чужим стайкам! Гад подколодный!
Гад он и есть, Куприянушка. А только што ж мы теперича будем делать с ним? Оставим здесь, утекёт.
Свяжем и все дела, а утром народу представим в его поганом виде. Пущай решают, как с ём быть.
Так околеет на земле-то сырой.
А мы его соломкой укроем, вот и вся забота. До рассвета выдюжит, не зима.
А ежели всё ж таки утекёт? Развяжется и поминай, как звали. Можь нам его в дом занесть?
Нечего ему в дому нашем делать, и не утекёт он, не вода Руки свяжем, ноги к спине заломим, никуда не денется. В дом его ещё Он по сараям нашим, а мы ему с поклоном, нате вам, господин хороший, Куприян поклонился, как вельможа плавно и с протяжкой правой руки. Палаты наши примите, в постельку нашу тёплую улягтесь, а мы как-нибудь за печкой устроимся к тараканам поближе. Так ли чё ли?
Как скажешь, Куприянушка. Только может быть, ему подушку под голову подложить? А то так-то оно как-то и неудобно лежать, тело затечёт скукоженное, а в голову кровь хлынет, она у него и так побитая, помереть может.
Кровь в голову, говоришь, почесал затылок Куприян. Это оно, конечно, того самого, могёт быть и хлынет Только подушка-то у нас одна, свою ли чё ли под него класть закровянит своей головой-то разбитой Крепко ты по ней приложилась, ухмыльнулся.
Так я ж в твою защиту бросилась. Думала разбойник какой.
Храбрая ты у меня, Авдотьюшка, токма более так не делай. Благо, что всё так славно получилось, а ежели бы он увернулся и на тебя с дрыном-то твоим. Тагды што?
Прости, миленький, не думала о себе, о тебе пеклась.
Ладно что уж тут! Что сделала, то сделала а всё ж таки храбрая ты у меня. За то и люблю тебя.
После этих ласковых слов, Авдотья с нежностью посмотрела на мужа и зарделась. Была ночь, не видел Куприян алый разлив на щеках жены, но почувствовал душу её, ещё крепче слившуюся с его душой.
Ты вот что, Авдотья, сходила бы домой платок на голову надела ветер вон холодный поднялся. Куприян кивнул на берёзу у ограды кивающую ветвями. Неровён час застудишься.
Ничего, Куприянушка, ничего! Мне не зябко, ласково смотря на мужа, ответила Авдотья.
Коли так, принеси из стайки верёвку на гвозде у входа висит, а я покуда посторожу его чтоб не утёк, вона, перестал кататься, не стонет уже, глазами моргает, сказал жене и, слегка склонившись над пленником, проговорил. Чего моргаешь-то? Набедокурил, теперича лежи спокойно, покуда Авдотью не кликнул, чтоб она по тебе ещё разок приложилась дрыном.
Го-о-лова-а, простонал Чумаченко.
А у меня нос. Ты мине его, паразит ты этакий, сломал. Мине что ж теперь спасибо тебе говорить? На-ко вот выкуси. Севостьянов выкинул в сторону поверженного «врага» фигу из трёх пальцев.
Голова застудится. Как же я потом буду ею думать?
В тюрьме оно тебе думать не нужно будет. Там за тебя тюремные начальники думать будут когда исть дать, когда на прогулку, али на работы вывести. А под голову твою соломки подложу, как на перине лежать будешь до самого рассвету, а там пущай с тобой народ разбирается. Опосля мне до тебя наплевать. Ишь, чего удумал! Корову мою слопать.