Морды?.. Морды не надо. Надо их самих со́ свету сжить, всему миру сельскому благо от сего дела было б мутят они воду в селе, народ с божьей истины сбивают, напраслину возводят. Артель какую-то сварганили. Мало што ли у нас молокаек-то, два завода и одно отделение частных заводчиков. Куды ж ещё четвёртое? Безобразничают, трудовой народ в разор вводят. Верно, хотят село по́ миру пустить. Ладно бы это, только где ж это видано, чтобы на меня при всех прихожанах напраслину возводить. Я, Исидор ударил себя в грудь, чтобы я да чужое да ни в жизть у меня своего полон двор и корова с тёлкой, и бараны один, и курей и гусей и уток не счесть! А они коза-а-а Нашто она мне сдалась, коза ихняя. Её мяса мне только-то на дён десять и хватило.
Дак эт самое, надать тогда их эт самое того Гиреев ударил кулаком об кулак, прокрутил один о другой, потом ребром ладони правой руки ударил по кулаку левой, показывая этим, что всем врагам нужно откручивать и рубить головы.
Надо, чтобы не на́ людях, чтобы никто не видел поучал Гиреева поп Исидор.
Значит, ночью Щас и пойдём и открутим у них головы, чтобы, эт самое, неповадно было напраслину возводить на достойных людёв А ты у нас, батюшка, самый достойный из всех достойных, скажу я тебе поэто я и люблю тебя отец Исидор, как ту самую Сидорову мать вот! с трудом закончил свою речь Мисаил и, уронив голову на стол, провалился в глубокий сон.
Вот паскуда, водку мою выжрал, кролика сожрал, и уснул. Эй ты проснись!
Но Мисаил не просыпался, он «мычал» и что-то бормотал во сне, или не во сне, а в хитром забытье. В каком именно состоянии знал только он.
Собрав в тряпицу остатки кролика, сунув их и бутылки в карманы рясы, Исидор покинул дом Гиреева. Лишь только закрылась за ним дверь, Мисаил поднял голову со стола, встал со скамьи и уверенной походкой направился в сени, где, тихо скрипнув деревянным брусом-задвижкой, закрыл входную дверь.
Ишь, что надумал, людёв со свету сживать и ведь меня подбивал к этому вот зараза Он, что за убивца меня принимает ли чё ли. Надо мужикам сказать, чтобы поостерегались его, али ещё кого мало ли у нас в селе поганцев могут за посул и человека убить с них это станет. Ведь до чего дошёл, а ещё священник
На пике ночи загорелся сарай во дворе дома Ивана Долбина. Благо, что сарай стоял у реки, всем миром быстро сбили пожар, иначе не миновать беды, вспыхнули бы соседние избы, а за ними огонь охватил бы и всё село. Сарай, конечно, не спасли, погибли в огне куры, и сгорел хозяйственный инвентарь, но сам хозяин и его семья не пострадали. Помогал тушить пожар и Мисаил, он догадался, кто поджигатель, но догадка не отгадка, поэтому промолчал.
До полудня шумело село, выносились догадки и предположения, ставились вопросы, а к вечеру решили доложить о ночном происшествии в волость. Написали письмо, подписались многие, даже отец Исидор. Письмо в волостное село Куликовское вызвался отнести Иван Долбин, и на то у него была личная причина, с письмом он решил доставить уряднику и бумагу от Куприяна Севостьянова, в которой тот обстоятельно описал факт убийства козы Долбина Софроном Пимокатовым из Рогозихи во дворе дома батюшки Исидора и по его наущению.
Утром следующего дня Иван выехал в волость, ждали его к вечеру, но ни вечером, ни утром следующего дня, ни в последующий день домой он не возвратился.
Загостился, верно, у папеньки моего, подумала жена Ивана. Да и сама уже в отчем доме давно не была. Иван приедет, скажу, пущай с детишками свозит хошь на денёк. Надо было в этот раз пойти с ним, да, что-то не сдогадалась.
В эту ночь жене Ивана Людмиле спалось тревожно, сердце, предчувствуя беду, било набатом. Ранним утром, сходив к соседке и попросив её приглядеть за детьми, вышла на тракт, ведущий в Куликовское.
Пекло. К полудню, пройдя двенадцать вёрст, выбилась из сил. Решила отдохнуть в тени берёз разлившихся широкой полосой в ста метрах от тракта. Сошла с дороги на едва приметную узкую тропу, кем-то проложенную дня два-три назад в сторону лиственного урочища. Фасадом своим этот участок леса стекал в узкий, поросший колючим кустарником овраг, оттуда тянуло прохладой, Людмила знала это, там она и решила дать отдых ногам и остудить разгорячённое ходьбой тело.
Печёт-то! Погорит всё, не приведи Господи! тихо говорила, приближаясь к деревьям.