Саша, не останавливаясь, ударил ее кулаком по щеке:
Заткнись, сука!
Эта боль была ничем по сравнению с раздирающей все внутри палкой. Стенки влагалища жгло, как будто бешеная кошка расцарапала их. И Люба не могла и не хотела останавливать свой крик. Он хоть чуть-чуть помогал ей отдалиться от боли, пожирающей ее тело.
Заткни ее. Мне надоел этот крик! услышала Люба откуда-то издалека, совсем забыв о существовании еще кого-то на этой поляне, кроме нее, боли и мрази, приносившей боль.
Мразь послушно заткнула рот жертве и ударила в живот. Но крик не исчез, он стал только чуть глуше, а нечеловеческое страдание слышалось в нем все так же, если даже не отчетливей. Тогда Саша начал методично избивать ее. Толчок внутри сопровождался ударом по почкам. Еще толчок еще удар. Только тогда Люба поняла, что может потерять на солнечной полянке не только невинность, но и жизнь. Но ей уже было все равно. Боль лишила ее чувства самосохранения, запугала, нарисовала реальность и будущее только черными красками.
Но девушка замолчала, издавая тихие, отрешенные стоны. Не потому, что хотела жить. Смерть была даже привлекательней в тот момент. Просто адская боль утихла, оставив громкое чувство жжения и усталости. Парень, когда-то похожий на Ван Дамма, дико задергался, мерзко заблеял сквозь зубы, и Люба почувствовала, как на полыхающие внутри раны вылилась горячая раздражающая жидкость. Девушка подумала, что это конец, и облегченно расслабилась. Сознание сразу же унеслось далеко-далеко. Словно сквозь сон она слышала, как Саша испуганно вскрикнул:
Черт! У меня весь член в крови, но потом, когда до него дошло, чья это кровь, он с удовлетворением отметил: Блин, девственницу зацепил, и незлобно выматерился.
Когда к ней пристроился Слава и Люба ощутила его орудие в своих горящих внутренностях, она не могла понять, то ли ей было противно, то ли все равно. Она повернула голову в сторону реки и неотрывно смотрела на черную воду, которая задумчиво и тихо текла вдаль.
Вода как будто догадывалась, что скоро зима заставит ее остановиться, и мысленно готовила себя к этому. Река знала, что это только временная остановка. Ей было наплевать на дорогое для человечества время. Часы, дни и годы ничего не стоили ей по сравнению с отпущенной вечностью.
Спокойствие речки прокралось в Любу, превращая кричащую безысходность в поток утекающей жидкости, словно сжижая газ в низкотемпературном аппарате. С ней случилось чудовищное, но теперь, когда самая пугающая чернота утекла, она не даст двум ублюдкам остановить себя. И пусть ей не дана вечность ей тем более следует как-то продолжить жить.
Но Люба была не в силах представить, как можно жить дальше с душой, заплеванной ядовитыми слюнями. Девушка, не замечая того, заплакала, и ручейки слез прочертили грязные следы от потухших глаз.
Ну что, ты едешь с нами? голос, в котором боролись грубость и испуганное сочувствие, расколол лед вокруг сознания изнасилованной девушки.
Ничего не отвечая, Люба тяжело поднялась с земли, медленно натянула задранную до шеи футболку на грудь, опустила юбку, стараясь не смотреть в сторону Славы, который уже успел застегнуть джинсы и поправить рубашку. Каждое движение отдавалось ноющей болью в теле. Мышцы отказывались слушаться, и казалось, что все кости перемолоты электрической мясорубкой. Собрав все мужество, девушка нагнулась, подбирая разбросанные в стороны босоножки, и надела их на ноги. Терпения застегнуть ремешки не хватило. В песке, как скомканная бумажка, в которую когда-то была завернута еда, валялись белые трусики. Увидев их, Люба мгновенно отвернулась, не считаясь со всколыхнувшейся болью. Они олицетворяли собой все то, что произошло с веселой, беззаботной девчонкой. Конец невинности.
Пока трусики были на ней, можно было верить в сказки, принцев, удачу. Можно было беззаботно подпевать несшимся из колонок словам: «Все будет хорошо, а может, даже лучше». Сейчас уверенности в этом не было. Жизнь показала ей свою неприглядную изнанку. Теперь она как грецкий орех, в котором завелись черви: снаружи все так же аппетитно, а внутри уже одна переработанная кашица.
Водила стоял в трех шагах, нервно крутя на пальце ключи от машины. Увидев, что Люба встала и готова ехать, он развернулся и молча пошел к «Форду». От былого веселого возбуждения не осталось и следа. Слава засунул руки в карманы и втянул широкие плечи. Казалось, что какой-то волшебник уменьшил его чуть ли не в два раза. Люба хмыкнула про себя и пошла следом.