Я смыл грязь с номеров жёсткой щёткой, прошёлся тряпкой по лобовому стеклу и вытряхнул резиновые коврики. Всё это время мама была в машине на заднем сиденье, а отец сначала таскал вещи из хостела, а потом проверял документы, говорил тихонько вслух:
Паспорт, свидетельство о браке, свидетельство о рождении, мой паспорт, справка
Всё утро мы с ним обменивались только служебными фразами, вели себя так, будто в ссоре. Да это и понятно, ведь в тех обстоятельствах, в которых мы оказались, трудно сохранять хладнокровие. Поэтому мы и молчали боялись сорваться.
Октябрь был щедрым на холод. Я чувствовал, что может явиться первый снег. Плоское серое небо, покинутое солнцем, нависало над городом, как верхняя линия экрана в чёрно-белом кино.
Отец глянул на маму, пристёгнутую сзади, потом повернулся ко мне, посмотрел молча. Я шнуровал ботинки. Прокашлялся мотор «Волги», и мы поехали. Радио не включали.
Отец часто поглядывал в зеркало заднего вида, беспокоился. Я сосредотачивался на прохожих, скрюченных от холода, и думал об учебнике по природоведенью, забытом в хостеле. В машине становилось тепло.
Выехали мы ближе к обеду, а в это время в Белгороде уже не бывает пробок. На выезде из города стояла полицейская машина. Заметив салатового круглого полицейского, отец сжал губы, сбавил скорость, глянул в зеркало и сказал:
Сейчас начнётся.
Я тоже обернулся к маме, посмотрел на её ручки в серых лайковых перчатках и промолчал.
Наша «Волга» не заинтересовала постового. Проехав мимо, мы свернули на главную дорогу, которая вела в сторону российско-украинской границы.
Предстояло самое сложное.
Я сказал:
Нужно было взять мамины документы из больницы все. Карточку и остальное.
Отец, будто обрадовавшись, махнул рукой:
Да не надо. Мы закон не нарушаем. Все документы есть. Даже лишние есть. Всё будет нормально, натяни капюшон, я покурю.
Я утеплился, а отец приоткрыл окно и закурил, не выпуская руль из рук. Мутный дым заполнил машину и медленно стал течь в щёлку приоткрытого окна. От дыма у отца заслезились глаза. Большим и указательным он тронул переносицу, будто поправил пенсне.
Наша «Волга» двигалась осторожно. На поворотах отец сбавлял ход. Я следил за ним и угадывал мысли, вдыхал их вместе с сигаретным дымом.
На границе была очередь. Впрочем, очень скоро мы подъехали к месту контроля. Молодые мужчины в зелёных бушлатах бегло осматривали машины, курили и прятали озябшие руки в оттопыренные карманы. Один из них таскал на цепи крепкую, чистенькую овчарку. Собака деловито обнюхивала людей и иногда лаяла.
Отец сдал документы в окошко и повернулся ко мне лицом. Я сидел с мамой. Ждал, что будет.
Вас двое? спросил пограничник.
Отец поднял густые брови, глуповато улыбнулся, совсем не к месту, кашлянул, упёрся руками в узкое окошко и ответил.
Я понял, что началось. Снял капюшон.
Высокий молодой человек с рыжими усиками на обветренном лице бегло пролистал пачку наших документов, потом подошёл к машине, попросив открыть капот и все двери.
Отец сделал и отошёл.
Женщина, выйдите из машины. Положено выйти всем, дёргая себя за нос, скомандовал пограничник.
Отец вытер рукавом потрескавшиеся губы и вмешался:
Она не может выйти. Там у вас документы, посмотрите.
Что документы? пограничник стал рыться в стопке измятых листов. Порывистый ветер мешал ему.
Что тут? спросил другой пограничник, заглядывая в «Волгу», Инвалид?
Нет, сказал отец. Она мёртвая.
Труп?!
Скоро вокруг машины собралась толпа пограничников. От них стало темно, я испугался и выскочил из машины.
Сухенькая, маленькая, обтянутая ремнями безопасности, мама будто притворялась спящей, положив голову в чёрном платке на грудь. Её руки в серых перчатках лежали сложенные на острых, сжатых коленях. Мы связали ей ножки ниже колен, по сапогам, чтобы они не валились набок. Её белое лицо пряталось в воротнике пальто, но виднелись немного почерневшие губы, полноватые, целовавшие сухо мой выпуклый лоб.
Пошёл дождь.
Я следил за лицами испуганных пограничников и вздрагивал от ветра. Они пялились на мою мёртвую маму. Маму, отвёрнутую от них. Я замечал отсутствие мысли на тупых лицах прокуренных солдафонов. Они сгрудились, понурились, опустили плечи. Соображали молча. Сочиняли рассказ для затюканных жён. От кого-то я услышал осторожное слово: «трупешник».