Bonjour! Со стороны лестницы, гулко отдаваясь в коридорах, донесся незнакомый мужской голос с выраженным немецким акцентом. Селин обмерла. Эй, кто там внизу?
Кровь застыла у Селин в жилах. Она быстро погасила лампу, ее сердце бешено колотилось.
Меня не проведешь. Эхо низкого голоса разнеслось по погребам. Твоя лампа только что погасла, и я точно знаю, где ты. Голос звучал вкрадчиво, с придыханием, а тон был развязным.
Мысли Селин заметались. Погреба тянутся на многие километры, уходя все глубже в землю под Виль-Домманжем, но попробуй она скрыться, ее неизбежно выдаст звук шагов, да и свет лампы, которую придется снова зажечь, чтобы найти дорогу. Теперь, когда немец знает, что она здесь, от него не спрятаться. Но что ему нужно?
Даю тебе шестьдесят секунд. Выходи! Или буду стрелять.
Пожалуйста, не надо, погодите! крикнула в ответ Селин, и подлое эхо усилило нотки страха в ее голосе. Она была в ловушке: Я иду. Я ничего плохого не делала.
Чтобы не сделаться слишком легкой мишенью, зажигать лампу Селин не стала. Торопливыми шагами она пошла в сторону лестницы и, дважды споткнувшись по дороге, поднялась по ступенькам на яркое утреннее солнце.
Так-так, хмыкнул немец, это ты, я так и думал. Теперь, когда они оказались лицом к лицу, Селин его тоже узнала. Это был тот самый офицер, который командовал ограблением Виль-Домманжа в июне 1940-го: широкоплечий, с усиками карандашом и темными глазами-бусинами. Но на лицо она взглянула лишь мельком, поскольку не могла оторвать глаз от пистолета в его правой руке. Ствол пистолета был направлен прямо в сердце Селин; до сих пор никто еще не целился в нее в упор.
Не хочешь мне что-нибудь сказать? Немец явно издевался. Я думал, французы вежливые. Разве у вас не принято говорить при встрече «добрый день» даже незнакомому человеку? Ну, а мы-то знакомы, верно? Мы старые друзья.
Д-добрый день, выдавила Селин, не отрывая глаз от пистолета.
Селин, если не ошибаюсь? Или правильнее называть тебя мадам Лоран?
Да, еле слышно пролепетала она в ответ. То есть да, я мадам Лоран.
До чего же ты нервная, как я посмотрю!
Вы вы же наставили на меня пистолет.
Немец вдруг расхохотался, но не весело, а угрожающе. Но пистолет все же опустил, хотя в кобуру не убрал.
Итак. Смех оборвался так же внезапно. Чем ты тут занималась? Когда женщина в одиночку спускается в погреба, это уже подозрительно, а ты еще и погасила свет, как только услышала мойголос. Почему? Что ты задумала? Ты что-то прячешь?
Нет, ничего. Селин сложила руки в умоляющем жесте. Клянусь, я просто Вы меня перепугали.
Извинений мне не надо. Мне надо знать, что ты делала там, внизу.
Просто просто побыть в одиночестве.
В одиночестве?
Да.
Да, господин гауптман, поправил ее офицер, обращайся ко мне как положено.
Да, господин гауптман, быстро произнесла Селин.
Теперь объясни, что это значит. Какое отношение имеют погреба к одиночеству?
Селин должна была сказать правду.
Я тоскую в разлуке с родными. А мой отец, сколько я себя помню, работал на винодельне в Бургундии. Он делает делал вино, и когда я чувствую себя особенно одинокой
С какой целью ты здесь? перебил немец, и Селин сообразила, что бормочет себе под нос.
В погребах я чувствую себя ближе к отцу. Они напоминают мне дом, который я, может быть, больше не увижу.
Немец принялся рассматривать Селин, и глаза его потемнели. Наконец он убрал пистолет в кобуру, и Селин облегченно расправила плечи.
Спускаться в одиночестве в погреба подозрительное действие, особенно для женщины. Нам известно, что там ведется подрывная деятельность против фюрера. Совсем недавно, на прошлой неделе, мы раскрыли в Аи подпольную типографию. Человек печатал у себя в винном погребе листовки. Знаешь, что с ним стало?
Селин покачала головой, боясь, что угадала.
Офицер широко улыбнулся, оскалив острые, словно звериные, зубы, и, глядя Селин прямо в глаза, наставил на нее, как пистолет, большой и указательный пальцы правой руки.
Мы расстреляли его, мадам. И если я когда-нибудь застану тебя одну в погребах
Поняла. Господин гауптман.
Офицер не шелохнулся и не отвел тяжелого взгляда.
Ты, его губы презрительно искривились, упомянула об отце. Он у тебя еврей, верно?
Внутри у Селин все перевернулось, и пришлось собрать все свое самообладание, чтобы держаться спокойно.