Этим разговор и кончился, медведи чтобы показать свою ловкость и сноровку обломили сук и острожно спустили короля с дерева после чего и отправились все вместе в Париж.
А молодая королева Анюта по имени и Австрийская по прозванью, но в общем-то просто испанская принцесса сидела себе в горнице да скучала и в окошко меж тем невинно себе поглядывала: чего там в мире интересного стало быть происходит. Она не так уж давно оказалась в Париже и все удивлялась как это французы этак-то живут, вроде совсем не по людски, не по испански. До той-то поры жила она всю жизнь в Испании и к французскому обхождению и питанию покуда еще никакой привычки не имела. И всего-то только боялась да опасалась и дрожала все время, будто сквозь нее ток электрический пропускают.
Ее ведь предупреждали еще и дома в Испании, что французы не такие чинные и благородные как испанцы, потому что едят лягушек и улиток, а нравом они не лучше коней или быков и ежели увидят где прекрасную девицу, то и заскакивают на нее не спросясь, ровно как жеребец на кобылицу.
А тут как раз герцог известный аглинский лорд Быкингэм в Париж приехал и по улицам французским вразвалочку этак не спеша себе пошастывал. Весь из себя такой галантный-элегантный и пленительный соблазнительный, словно какой-нибудь принц фарфоровый из немецкой фабрики.
И как увидела его королева Анюта Австрийская из окошка так и разомлела окончательно и в безсознательный обморок так и повалилась от неожиданных нежных внутренних чувств.
А герцог этот аглицкий, лорд Быкингэм то есть, тоже ее в окошке заприметил и совсем от ее плезирной внешности, как молотком ушибленный сделался да и тоже в обморок прямо на улице мешком свалился, как бы внезапно амуром в упор подстреленный. Королеве-то_ правда, ничего, она у себя в горнице находилась: полежала полежала маленько да и оклемалась. Чайку с медом попила для крепости души и тела да и дальше в окошко уставилась, смотреть на всякое происходящее природное явленье. А герцогу-то все же похуже приключилось.
Воры-разбойники парижские уж и тут как тут случилися, и как узрели такую пышную иностранную фигуру в шелках да бархатах брабантских, но совершенно без признаков всякого телодвижения, то тут же и раздели лорда-герцога этого аглинского до самого совершенного полного неглижа и стал он прямо совсем по пословице гол, как сокол. Но у сокола-то все-таки хоть перья кой какие на фигуре имеются, он ведь все ж не кура ощипанная, а у лорда-герцога аглинского совсем ничего, только усы торчат ну и волосенки, конечно, тут и там отдельными порослями на фигуре устроились.
Правда от грабежа этого французского лорд Быкингэм не больно-то и пострадал, разве что фигуру в пыли испачкал, только ему-то уж совсем плевое дело было почиститься помыться да и снова прилично одеться. У него ведь костюмов-то этих самых штук сто-двести в чемоданах было припасено и он мог бы себе спокойно и всякийй час в новое платье наряжаться. Так что оно даже и лучше для него оказалось: помылся в бадейке да поприоделся так еще и лучше прежнего стал, все равно как огурчик какой свежий заблагоухал, дамам французским в прямой и неизбежный соблазн.
А у дам у этих французских нюх весьма преострый, они всякого мужчины значенье сразу определяют, сколько от него и какой пользы ожидать можно. И тут уж и всякой даме захотелось непременно заполучить герцога под венец, да только вот многие соблазнительные вещи в мире сем часто обманчивы и плэйбойный элегантный Быкингэм давно уж имел в своем отечестве Великобританьи и жену и деток, да и в королеву Анюту уже влюбился до полного бесчувствия, так что и всем французским дамам суждено тут было остаться с носом.
А герцог пошел тут по балам разным кадрили да прочие вальсы крутить да вертеть, так что у всех дам парижских головы совсем уж было поотвинтились. А у него ничего не отвинтилось, а даже наоборот, потому как лорд-то он заморский и его хоть как переверни ничего ему не делается, как все равно нашему Ваньке-встаньке. Такие вот мощные были тогда некоторые существа, все равно, как древние динозавры, но к сожалению, как и все на земле, не вечные.
И в общем-то жил себе герцог Быкингэм в Париже не жаловался: вольным кузнечиком куда хотел туда и скакал и никто ему не указ. Из театров да концертов, бывало, сроду не вылезал, костюмов новых французских целую уйму накупил, в ресторациях дорогих пивал да закусывал, а однажды и на бал в самый королевский дворец незнакомой инкогнитой пожаловал.