Как ни то, а со стороны болота, как раз у меня на пути, идол Мары с дарами в подножии знать, промышляют здесь ягодой ли болотной, лозняком ли кошики плести с корзинами, тот же рогоз на рогожу догождают Хозяйке топей.
Чу, и лай собачий разноголосый поднялся. Вот и окрик от избы не крайней:
Кого несёт на ночь глядючи?
Добро поживать, хозяин! Примешь путника перехожего на ночлег? отозвался.
Ты проходи, проходи, приглашал хозяин, открыв передо мною низенькую дверь с порогом высоким, так, что, переступая, да чтоб голову уберечь от притолоки, чуть не вдвое мне пришлось склониться то-то батюшка Домовой потешился невольным уважением путника захожего. Впрочем, сам хозяин покрупнее моего был, протиснулся и вовсе уж с поднатужкой, привычною, однако.
Чадящая, изгорающая в светце лучина, едва рассеивала сумрак вкруг себя, вот-вот грозилась уже упасть в корытце с водой дотлевающим угольком. Хозяин, взявши из печурки, затеплил, зажёгши от неё, две-три, закрепив их в лучиннике, и взору моему предстала вся небогатая обстановка. Невелика избушка, с полом земляным, рублена как бы не наспех дерево сырое, от тепла печного соком янтарным брёвна сочатся, мох в пазах ну, мох он то высохнет, то сызнова отсыреет, абы ветер в щели не задувал.
Лавки, как и положено, по стенам, стол длинный, на семью большую, и приставные лавки узкие под столешницу сдвинуты. От лежанки печной до противустоящей стены полати, завескою куцею задёрнуты, и край одеяльца тонкого лоскутного свисает. А с-под полатей, с лавки, уже за длинной завесью, из-под тулупа хриплое дрожкое дыхание.
Баушка, углядел хозяин мой вопрос, хворает баушка Все на тот край побёгли, бахаря слушать. Тоже забрёл сёдни. Ну, ровно деревушка наша при широкой дороге стоит: тот с одной стороны, этот с другой
Ктой там? послышалось из-под полатей, оборвав хрипы, голосом низким да густым, что, не упреждён, ошибся бы, мол, дед там.
И к нам гость пожаловал, откликнулся хозяин. Путник с мари на дымок зашёл.
С мари? тёмная рука высунулась, отдёрнула край завески, потом там повозились, из-под тулупа выбрались ноги в толстых вязаных паголенках и поршнях и голова, обмотанная ветхим повойником. Тусклые слепые глаза неживо уставились куда-то за пределы и стен, и леса за стенами, и, казалось, за дальние облака, пухнувшие над лесом там, за марями, за ручьями и реками
Сын, внук ли старухи кинулся, подушку от изголовья за спину ей переложил, завеску сдвинул на верёвочке подале. А баушка только махнула рукой, густым своим голосом повелела:
Ты ступай, ступай давай, баньку гостю взгрей, бо сколь дён в пути он
Я, было, заотнекивался беспокоить, мол, хозяев: баньку-то истопить не малое время, к ночи ли затеивать. Да мужик махнул рукою запокойливо:
Да банька-то истоплена и прогрета бахарю же топили, ещё не выстудилась, и пояснил мне: мала деревушка, так мы одну баньку, общую на всех в овражке срубили, бочажок на ручье там запрудили. Так в очередь и топим то мужики, то бабы с малыми детьми, а то, как вот сёдни, и путнику захожему. Шагнул к порогу: А то пойду, подкину в каменку пусть жар не спадёт. Ты, гость, побудь-ка с баушкой, скажи ей новое, что в пути повидал-проведал.
Он вышел, сызнова с усилием протиснувшись в малую дверку. Я положил котомку на нищую лавку, присел рядом, решил чистые портки с рубахою приготовить, раз уж радость такая выпала после блужданий по болотам хоть и по краю, а и то хорошо будет попариться да отмыться.
Ждал и расспросов от старушки, тоже, знать, по новому наскучившей в хвори и слепоте своей. Но она не стала спрашивать, напротив. Помахала рукою, мол, сиди-сиди, и заговорила нежданное.
Значит, с мари пришёл пожевала, как в раздумье, губами, покивала себе самой и загудела густым, дыханием хриплым прерываемым, голосом. Ты, гость, слушай. Слушай и не сбивай. Вот, был же такой кудесник Мал Боровик как не знахарство, так чудеса какие ведывал. И далеко глядеть умел, на лета вперёд.
Дёрнулся я на это «был», но, не видя, почуяла, остановила всё тем же взмахом ладони: «сиди-сиди». Я заменил в светце лучины, сел, вслушивался сторожко, а голос, густой, так не вяжущийся с недвижными, в дали неведомые глядящими глазами неживыми, вёл далее.
Давно было, я ещё молодухой была. Пошли мы с бабами по грибы-ягоды, да поблизу бора тропка вела, где Мал от Боровик обретался. Я с тропки тут и отступи: грибков цельную полянку узрела, да все один в один, крепенькие. Туесок отставила, на колени, давай срезать. Глядь-поглядь дедка стоит рядом, сам как грибок: росточком невелик, борода по колена и шапка на голове чудна́я, широкая. Стоит, посмеивается. Я сперва испугалась, да больно глаза добрые у него были. Притихла. Тут он и говорит слова странные, да велел запомнить на всю жизнь.