Очень знатно! Никто! И много лучше, чем зваться твоей.
Прекрати язвить! пыхтит Хозяин Монастыря. Язва женщину не красит.
Вот и славно, ибо красота расцветает с любящими.
От собственного нетерпения Ян замахивается и кулаком соскабливает покрытие стола, после чего ладонью сносит принесённую по утру почту. Письма разлетаются по кабинету.
Разумно, Отец, швыряю напоследок и вязну в некогда его спальне за занавесом. Дальновидно и умно.
Сучка, выучившаяся старому наречию и огрызаться.
Ян ругается. И ругается на упомянутом огрызке языка, отчего я могу лишь всплакнуть или расхохотаться, ведь понимаю каждое проклятие, замечание и адресованное мне имя. Хозяин Монастыря много месяцев не слышал от меня этого колючего и насмешливого (хотя должного выражать уважение и почтение) обращения. Он собирает письма (не без причитаний), я же скоблю взглядом инжир (не без ментальной тоски). У меня не получилось дать то, чего не хватало его сердцу, не удалось восполнить прореху души), хотя роль избрала соответствующую и значимостью себя окрестила соответствующей. Должна ли была я? вопрос другой. Ведь с Богом Солнца всё складывалось само собой, словно бы всё подталкивало и сопутствовало, словно бы помогало извне. С ним было легкоон позволил в силу своих накопленных лет, знаний и опыта вкусить эту лёгкость и увязнуть в забытье. Резиденция Солнца и в особенности сад её чистый морфий.
Во что ты вырядилась? восклицает Хозяин Монастыря, врываясь в спальню. Находит меня за перелистыванием брошенной у комода книги. Что на тебе?
Не признаёшь собственную одежду? уплываю от ответа и вместе с тем напираю им. У тебя проблемы с головой, Ян. Что очевидно.
Что очевидно, соглашается он. Если согласился тебя терпеть.
Не терпи.
Это моя рубашка и мои брюки, верно?
Спрашивает укоризненно и растеряно одновременно; это вообще возможно?
В чём твоя проблема, Ян?
Мешкает, размышляет. Подбирает слова.
Люди подумают, что мы спим друг с другом, как вдруг объявляет Хозяин Монастыря.
Разве это не так? отвечаю я, припоминая прошедшую ночь.
Вот только значение слов различно: без возлежания в привычном для Монастыря контексте, мы по-щенячьи жались друг к другу спинами и дремали. В самом деле щенки. Обиженные, младые, ещё невыученные жизни, но наученные нутром обнажать оскал и щуриться, когда некто посягает на заветную кость.
Ты поняла, о чём я.
Не ругается, а наоборот меняет интонацию. Словно бы прогибается. Желает, чтобы я пошла на уступки?
Не заставляй это объяснять, молит Хозяин Монастыря.
Будь добр, бросаю холодно и с тем отбрасываю книжонку в мягком переплёте, перешитую и переклеенную ни единожды. К слову, так себе чтиво.
У нас будут проблемы, Луна. Особенно, когда в пантеоне узнают, что случилось с Гелиосом. Люди сопоставят и додумают, не увидев тебя подле мужа, а увидев в Монастыре.
В твоих брюках.
Мужчина вздыхает:
Не раздражай.
Просто произнеси это, Ян.
Что?
Что я в твоих брюках. Произнеси, признай, прими станет легче.
Наступает и хватает за горло, придавливает к спинке кровати и воет:
Затряхнуть бы тебя прямо здесь и прямо сейчас, возомнившая себя богиней деревенщина.
Страх не обнажаю, отталкиваю руку и нарочито смеюсь:
Сколько же у нас общего, правда?!
Хозяин Монастыря взвывает и выдаёт:
Как тебя терпеть? Как тебя терпел он? Тебя же хочется задушить, Луна!
Ему тоже хотелось, парирую следом. Но не задушить, а придушить. Это возбуждает. Рассказать тебе об ощущениях?
Закрой рот. Слушать невозможно.
Оставь меня одну, Ян. Так привычней.
Исполняет прихоть: остаюсь одна и так в самом деле привычней; хотя одиночество ощутимо даже в компаниях. В шумливых компаниях оно особенно ярко.
Покидаю хозяйскую спальню и хозяйский кабинет и нахожу швейку, которая сидит в одном из подвальных помещений и отпаривает костюмы послушниц. После обедни женщина подаёт мне платье. Бюстье и высокие брифы из нежнейшего атласа, вымоченные в чёрном цвете, а поверх вшитая накидка из батиста, с обтягивающими рукавами и многочисленными шлицами по юбке.
Я смотрю на себя в то самое зеркало, в которое смотрела на нас вместе с Яном. Но сейчас он отравлен и обижен, а потому пребывает в недовольстве и в кабинете. К нему рвётся одна из послушниц с какой-то идеей и тут же веером оскорблений гонится прочь. Никто не способен воззвать к его сердцу: таковое не имеется.