А подарю-ка я их Лере решил я. Ведь все девчонки любят цветы.
И я зашагал вперед, как настоящий армянин, спешащий на свидание с букетом в руке и с бутылкой коньяка в кармане. Эта мысль меня позабавила, помнится, я даже прыснул от смеха.
Игнорируя лифт, на одном дыхании я взбежал на пятый этаж и постучал в коричневый дерматин Лериной двери. Я всегда стучу, потому что ненавижу электронные звонки, не спрашивайте меня, почему. На лестничной площадке пахло соседскими кошками и жареной картошкой. Я дышал как паровоз, взбирающийся на гору, когда дверь открылась.
Сначала в проеме двери появилась фирменная скептическая полуулыбка Леры, потом все ее лицо. Освещенное тусклым светом с лестничной площадки, оно, казалось, парило в темноте прихожей. Как ухмыляющаяся рожица на шарике. Лера запустила меня в квартиру, словно только и ждала меня, хоть я и не появлялся больше месяца. Молча смотрела, как я скидываю ботинки, а потом спросила: Ну? Что случилось?
Я говорил, что Лера знает меня лучше моей матери?
Где твой боксер? спросил я.
То было время ее увлечения спортом. По зиме к ней подселился один тип, на мой взгляд, не самый приятный. Я ему тоже, кстати, не нравился. Когда-то он профессионально, но не успешно боксировал, а теперь чинил стиральные машинки.
Где ему еще быть? пожала Лера плечами, На тренировке, конечно. Она посмотрела на оттопыренный карман и спросила: Что у тебя?
Это? я похлопал ладонью, и под сырым сукном красноречиво забулькало, Коньяк. Московский.
Кто бы сомневался, сказала Лера, Случилось что у тебя, спрашиваю?
И тут я вытащил из-за спины этот дурацкий букет. Лера сразу в лице переменилась. Будто испугалась или типа того. Я ее такой никогда не видел. Чуть не отпрыгнула от меня. А я шарф другой рукой разматываю и на вешалку кидаю. Как профессиональный баскетболист через голову вверх и влево. Туда, где шапки лежат. И на нее иду, чтобы в зал пройти. Не в коридоре же коньяк пить?
Лера пятится спиной, а потом вдруг делает шаг мне навстречу и берет у меня этот букет с таким видом, будто сейчас им по лицу отхлещет. Я втягиваю голову в плечи, ничего не понимаю. А она как прильнет всем телом, закинула руку с букетом мне за шею и целует в губы. Совсем не так, как друзья, по-другому жарко, взасос, так что пол под ногами раскалывается, и мы летим с ней вниз, как на американских горках. Все во мне замерло, и мир исчез, даже свет померк. Или это я глаза закрыл? Ничего не понимаю. Только чую словно крылья за спиной расправляются и жар в груди, как после стакана коньяка. А запах ее медовый, такой знакомый и новый одновременно
Мы бы с ней так до конца веков обнявшись стояли, наверное, только щелкнул дверной замок и голос сзади сказал: Опа!
Дальше я плохо помню. Кажется, мы с ее боксером дрались. Хотя, что значит дрались? Он меня просто побил, там, в тесноте гостиной. Я еще куртки все с вешалки оборвал, падая. Помню, как Лера кричала и меня от него оттаскивала. Шум, гам, все перевернулось вверх дном.
Потом боксер сказал: Да и хрен с вами! И ушел, хлопнув дверью. А мы целовались, как сумасшедшие, и было немного больно из-за разбитой губы и носа. Помню, Лера вся в моей крови измазалась, и мы смеялись, смеялись
Утром он поила меня крепким чаем, а я не мог смотреть ей в глаза. Лера сказала, что понимает теперь, почему со мной ни одна девушка не задерживалась надолго, а я ответил, что удивлён, почему ни один парень не жил с ней больше двух месяцев.
Боксер почти три месяца жил, сказала она, и ушла в ванную собираться на работу.
Мы с Лерой с тех пор вместе. Она говорит, что я её половинка, и похоже, что она моя. Говорят, когда у влюбленных проходит страсть, на смену ей приходит нечто большее уважение, забота, любовь. Не знаю. Посмотрим.
Может, она снова станет мне лучшим другом.
НА ДИЕТЕ
Ну, где ты там? пронзительно рявкнул женский крик, Сдох что-ли?
Несколько метров хаотично спроектированных в девяностые годы прошлого века коридора и проходной комнаты деда Коли, ушедшего уже два года как, и все еще заполненных его кисловатым запахом, словно старик по-прежнему сидит там, подслеповато щурясь в кроссворд, не сделали крик жены тише. Он грохнул над плечом Семена Акимовича, как стартовый пистолет, дернув руку, зачерпывающую компотной поварешкой, лиловый тягучий суп из кастрюли с отбитым боком. Кусок мяса, черный как уголь, словно испугавшись крика, сорвался вниз, показав в образовавшейся воронке на секунду оранжевые кружочки картофеля и старчески сморщенное лицо чесночной головки. Плюх!