Раньше базар казался ему выставкой товаров, которые заслоняли людей. На базар привозили всё лучшее, или старались показать с лучшей стороны. Но верить базару нельзя, покупателю надо было уметь отличить красивую подделку. Сливочное масло подкрашивалось морковным соком, но к нему подмешивался творог. Мёд смешивался с патокой и прельщал своей «свежестью». Сливки прельщали густотой, но в них был добавлен мел. Горох удивлял отборной величиной, но это только с казовой стороны: смотреть надо с тыльной стороны или под спудом. Муку надо пробовать на вкус и брать щепотку, запуская руку поглубже. Рыбу надо нюхать под жабрами, курице гузку
Хитростей много, и надо было уметь их разгадывать. Нельзя верить внешности. Нельзя доверять своим глазам
Теперь надо было разгадать фальсификацию людей.
Сперва пестрота базара мешала заметить и выделить кого-то по отдельности. Потом Ганя начал отличать перекупщиков и апсатарок2 от обывателей. На крестьян смотреть было скучно. У них был растерянно-настороженный взгляд, неуклюжие движения. Но скоро мальчик заметил, что некоторые крестььяне не так уж неуклюжи, не так уж робки. Их движения были уверенны и чётки, взгляд суровый и пристальный, в разговорах слышался повелительный тон. Продавая товар, они не рядились, не уговаривали и без сожаления отпускали покупателя без покупки. С некоторыми рядились тихо, без азарта.
Бросилась в глаза одна особенность: после напряжённого общения с покупателем, оставшись наедине, крестьянин расслаблял всё тело: опускал руки, голову, расслаблял мускулы лица. А некоторые наоборот группировались, распрямлялись, разворачивали плечи, расправляли рубаху, сгоняя складки большими пальцами, засунутыми за пояс.
Особенно удивлял один «крестьянин», который на своих бутылах3 чувствовал шпоры, левой рукой не размахивал, а прижимал её к бедру, снимая шапку, не хватал её за верх, а брал спереди, делая складку.
Но скоро внимание Гани привлёк нищий, не то юноша, не то захудалый мужичишка, которые просил подаяние не у апсатарок, где шансы на скупую щедрость были повыше, не шнырял в обжорном ряду, где можно было урвать кусок, а у подозрительно-нерасторопных торговцев из крестьян. Те провожали его подозрительными и ненавидящими взглядами. Однако здесь Ганины наблюдения не дали ничего интересного. Нищий явно был одинок. Ясно, что он не заговорщик, не жулик, и уж конечно, не нищий. Надо посоветоваться с Юрьевым.
Вечером Ганя подробно доложил обо всём Юрьеву, и даже особенно о нищем, но Юрьев обидно посмеивался. Потом он позвонил по телефону и попросил прийти Рогачёва. Гане интересно было встретить известного сотрудника ЧК, которого он видел только мельком. Каково же было его удивление, когда он узнал в нём того самого нищего, правда, одетого теперь в безупречно подогнанную кожаную тужурку, галифе с леями4 и щегольские сапоги. Юрьев доложил ему о наблюдениях Гани. Рогачёв встал и горячо пожал мальчику руку.
Это хорошо, что ты разоблачил меня. Хуже было бы, если бы я попал в руки к этим «крестьянам». Давай теперь, браток, вместе сотрудничать. Возьмём под наблюдение этого «крестьянина». Тебе будут помогать, но знать будешь только меня, и то через рыбака на стрелке, где будешь и ночевать. Ни к ЧОНу, ни к дому близко не подходи. Нет у тебя ни близких, ни знакомых.
Пять дней бродил Ганя по базару и городу в рваной одежде, дрожа совсем не притворно. Но это не охлаждало его рвения. Да и лишения не были таким уж необычном состоянием наоборот: нищенство оказалось сытной и лёгкой жизнью. Главное он учился глядеть и видеть.
Но кто-то видел больше него. Кто-то сумел разгадать в странном крестьянине полковника Мезенцева. Кто-то сумел разгадать коварный план восстания, назначенного на первое мая. Кто-то сумел застать врасплох штаб повстанцев и арестовать главарей. После чего рабочие отряды и ЧОН разбили отряды «зелёных», и в округе наступило спокойствие, которое позволило расформировать ЧОН, заместив его частями военкомата и народной милицией.
Ганя ушёл в «запас», но был вознаграждён сверх всяких ожиданий. Рогачёв вполне официально вручил ему сверкающий никелировкой смит-вессон и выдавал по десятку патронов в неделю, принимая зачёты по стрельбе. Сам он стрелял из нагана виртуозно.
Военком Королёв разрешил Гане практиковаться в верховой езде на своём англо-арабе Зевсе, когда его выводил на корде старый ремонтёр. Иногда он брал Ганю коноводом, если предполагал застрять, а коня надо было вернуть в военкомат.