Как вы, однако, пресерьезно это считаете.
Нельзя иначе, ответил Сергей Иванович полушутя. У Муравьевых старшинством считаются до дня, а родством до десятого колена.
В гостиной, где подали чай, было людно и весело. Помимо армейской молодежи, явились и несколько юношей в штатском, родственников или приятелей. Один из них, семнадцатилетний студент, хилый и восторженный, засыпал хозяина вопросами, к большому удовольствию окружающих.
Скажите, господин ротмистр, что, по-вашему, в бою самое опасное?
Это смотря в каком бою, серьезно ответил Артамон.
Что значит в каком?.. Юноша беспокойно переступил с ноги на ногу. В бою вообще!
Голубчик мой, не бывает «боя вообще». Если, скажем, два конных строя это одно, а если пушки против пехоты совсем другое. Если опять-таки у одних сабли, а у других пики
Ах ты господи! нетерпеливо сказал юноша. Ну хорошо, предположим, вы в бою съедетесь с противником и начнете рубиться, что тогда самое опасное?
Когда противник левша, с уверенностью ответил Артамон, вызвав общий смех.
Да скажи ты ему наконец, кузен, что в бою самое опасное струсить, не мучай его! воскликнул Сергей Муравьев. Он на эту тему целую речь заготовил, да никак подвести не может.
Разговор завертелся вокруг войны заговорили о случайных встречах. Кто-то вспомнил, как при отступлении сошлись на обочине отец с сыном и расстались навеки. Сергей рассказал, как несколькими часами разминулся с Артамоном в Гейдельберге и как встретил двоюродного брата Николая, шагавшего пешком, с двумя патронными сумами и двумя ружьями за плечом (солдаты их батальона падали от усталости, и офицеры, отдав лошадей под вьюки, все взялись пособить). От воспоминаний о встречах перешли к разговору о подвигах, о том, как люди исключительно робкие на войне проявляли недюжинную храбрость, а храбрецы пасовали перед досадными мелочами мирной жизни. Артамон, убежденный в том, что сегодня ему будет прощена любая дерзость, сострил, глядя на кузена:
Вот Сергей Иванович, например, теперь с дамами робеет, а какой удалец был в двенадцатом году.
А ты, гляжу, сейчас орел, а летом в Москве две недели прятался, пока письма от отца ждал, с улыбкой мгновенно парировал тот.
На мгновение повисла тишина а потом мужчины грянули хохотом. Присоединились к ним и дамы. И совершенно искренне заливался Артамон, хлопая себя ладонью по коленке.
Ну, Сережа, тебя голыми руками не возьмешь, отдышавшись, с восторгом проговорил он.
Кушайте на здоровье, ответил тот, как уличный разносчик, нарочито ударяя на «о». Дамы снова засмеялись.
Вообще обед удался, хоть хозяева и устали до крайности. Артамону, привыкшему к шумным многолюдным обществам, было легче, но Вера Алексеевна чрезвычайно утомилась и в душе была рада, что муж никого не задержал разговорами и просьбами посидеть еще. Распорядившись убрать со стола, она опустилась в кресло в гостиной. Ее зазнобило вдруг. Артамон, тихонько подойдя, коснулся плеча жены Вера Алексеевна решительно отвела его руку.
Прости, я устала я хочу побыть одна.
Он, должно быть, почувствовал что-то
Ангельчик, ты довольна? Тебя не обидел ли кто-нибудь?
Нет, Артамон, нет, начала Вера Алексеевна и поняла, что сдерживаться не в силах. Зачем, скажи мне, зачем ты над этим смеялся?
Над чем? Ах, это Веринька, да ведь в самом деле забавно. Вспомню, так смех берет бегал по Москве, как заяц, и
Тебе смех перебила она, не договорила и прикусила губу.
Веринька, полно! Сережа пошутил, просто пошутил, и только. Нельзя же так серьезно, в самом деле. Ведь, честное слово, ничего страшного не случилось, и я уже не
Вера Алексеевна поднялась.
Артамон, пожалуйста, подумай наконец не только о себе!
Она молчала, разглядывая корешки книг в шкафу, муж стоял и хмурился
Мне ведь тоже было нелегко, медленно проговорил он. Честное благородное слово, я вовсе не развлекался в те две недели, пока ждал ответа от отца.
Ты хотя бы понимаешь, что я пережила? спросила Вера Алексеевна, обращаясь к книгам. Я думала, что была обманута или обманулась, что это все было не всерьез неужели тебе даже в голову не пришло, как я мучилась?
Честное благородное слово, начал Артамон, но вспомнил, что уже это говорил, и замолчал.
Наступило то неловкое, тяжелое молчание, когда оба не знали, что делать. Выйти из комнаты, не говоря более ни слова, значило объявить ссору. Обоим не хотелось ссориться как делали, по слухам, другие, с театральными жестами, хлопаньем дверьми, с выканьем и непременным запиранием в комнате. Глупо, грубо, оскорбительно Но они не знали, как говорить друг с другом, и обоим было мучительно. Вера Алексеевна опять вспомнила, что, не считая мужа, в Петербурге она совсем одна. Родители и прежние друзья остались в Москве, а здесь были неприятно-внимательная Канкрина, насмешливый Александр Захарович, строгие офицерские жены настоящие петербурженки