Уж посмотрели. Через оконце, спасибо Петру Великому.
В тринадцатом-то году и через двери глянули.
Не понравилось, а, князь?
Наше оконце европейские книги, сочинения Говорят армия невежественна, армия груба, а в гвардейской казарме меж тем Руссо читали.
Мы-то, может быть, и заглянули Нас сколько? Сотни А остальным доведется ли? Кто смотрит сквозь венецианское стекло, а кто и в щелочку.
Мы смотрим вольно, а страна лежит в невежестве и даже не сознает, что живет по-скотски.
По́лно не сознает! То-то до сих пор запрещено поминать не только Пугачева, но и его неповинное семейство кексгольмских узников
Разве мы здесь страна? Мы горсточка счастливцев Несправедливо. А беремся судить.
По своему образованию и положению имеем право.
Смирения, князь.
Я возражаю! Смирение губит государство.
Мать любит дочь.
Ну и глупо.
Ты уж не предлагаешь ли сапожника сажать в министры только за то, что он сапожник?
Во Франции попробовали. Простонародный бунт порождает сперва море крови, потом непросвещенных правителей из черни, потом опять тиранов. Un circle vicieux[1].
Ты говоришь Петр Великий. А что Петр? Хорош пример Наплодил чиновников. До сих пор видим неблагие последствия его правления, и нет им конца-краю. Фаворитизм
Ну, это уж общее злоупотребление государей.
Господа, дайте мне сказать, я уж полчаса слова прошу!
Через час тесный кружок, сплошь спины и локти, вплотную облепил стол, за которым с пером в руках стоял Никита Муравьев, и молча слушал. Все полнились тем восторгом, который не осмеливается даже прорываться смехом. Здесь, на их глазах, творилось что-то необыкновенное. Хотя оно и походило на обычные молодые проказы против «стариков» и «обскурантов», но уже далеко выдавалось за их рамки.
Слушайте, слушайте! Кто в субботу идет на бал к N.? Чур, вести себя, как договорились!
Иначе из компании вон. Не трусить!
Ну так слушайте. «Постановлено: идущим в субботу к N. всячески говорить против злоупотреблений вообще и синекур в особенности, также обличать жестокость дворян в отношении их крепостных слуг нота-бене: тут рассказать об госпоже Ф., убившей утюгом свою крепостную горничную. Еще высмеивать и унижать тех, кто занимает свои места не по заслугам».
Здесь, господа, надо тонко без бретерства. Никитушка, это уж по твоей части.
И не танцевать.
Это уж само собой. В конце концов, это просто по́шло.
Отчего же пошло? спросил молодой франтоватый кавалергард, видимо впервые оказавшийся в гостях у полковника Муравьева.
Ему добродушно, как новичку, объяснили:
Оттого что глупо идти в большое собрание и тратить время на танцы, заместо просвещения многих умов. Мы уж не дети, чтоб в обществе думать только о развлечениях.
Еще, господа, давайте порешим с дамами разговаривать или нет?
Я считаю, разговаривать. Дамы могут способствовать распространению идей.
Полно, они для того не довольно развиты.
Если вы имеете в виду московских тетушек, которые заняты только варкой варенья, то вы правы. Но есть же и просвещенные женщины, которых невозможно исключать.
Хорошо, записываю, сказал Никита. «Разговаривать также и с просвещенными женщинами, могущими способствовать распространению идей».
Как же вы предлагаете отличать просвещенных женщин от непросвещенных? Ежели она читает романы просвещена она или нет?
Или знает из геометрии и астрономии.
Покажите мне женщину, которая изучает геометрию не для ловли женихов, а по искреннему влечению ума, и я сей же миг готов на ней жениться.
Молодой кавалергард, явившийся в это общество со своим кузеном, Никитой Муравьевым, только успевал повертываться на все стороны, чтоб ничего не упустить и всё услышать. Огорчало его лишь то, что самому ему до сих пор не удалось сказать решительно ничего интересного. Ненадолго окружающие заинтересовались его персоной, когда услышали, что штабс-капитан Артамон Муравьев с юности стремился усовершенствоваться в медицине. Ему довелось отпустить несколько удачных замечаний касательно того, к какой области относится лекарское дело к человеколюбию или же к общественному хозяйству но и только. Воодушевленный присутствием кузена и прочих родичей милого «муравейника», он попробовал было заново завязать разговор о себе, но не имел никакого успеха и удостоился лишь пренебрежительных взглядов.