Стараясь действовать добросовестно, я задумывался и порой забывался. Очень скоро она даже попеняла на мою некомпетентность вместо клитора я лизал то, что она назвала лобковой костью.
В своё оправдание могу сказать, что сосала она аккуратно, как отличница, которая старается, но совершенно не понимает, зачем это нужно. Верхом ужаса для неё была эякуляция в рот. Предвосхищая мои поползновения в этой области, она в красках припомнила один ужасающий случай, когда мужчина принудил её к подобному, что нанесло ей непоправимую психологическую травму. Услышав это, я поневоле сжалился над поруганной бедняжкой, не желая ненароком ранить её повторно, хоть испытывал серьёзное желание овладеть её наговорившими мне столько гадостей чумовыми губами. Борясь с собой, я старался держать собственный хуй подальше от её рта, и это ограничение, разумеется, не прибавляло мне пыла.
Помаявшись таким образом некоторое время, мы наконец кончали. Точнее, я кончал, а она, как говорится, просто получала удовольствие. Посмотрев на часы, она обычно сообщала мне, чтоб я прекращал усердствовать, а трахал её так, как считаю нужным. Оживившись, я трахал её так, как считал нужным, в результате чего я кончал, а она «получала удовольствие».
Подстёгиваемый желанием её раскачать, победить её скептицизм, победить повторённые через магазинные звукоусилители разгромные слова, я назначаю всё новые свидания.
Встречаемся мы в дневное время она замужем, у неё сынок во втором классе. Сексуального наслаждения муж не дарит, взаимопонимания нет, брак не расторгают ради сына, которым прикрывают жилищный вопрос.
Я продолжаю стараться. Вот тебе за картонных персонажей, за расползающуюся претенциозную графоманию, вот, вот, вот
Торжество, однако, постоянно срывается. Каждый раз случается какая-нибудь заминка, и вместо упоения победой я вынужден довольствоваться снисходительной, понимающей улыбкой.
Ласковой и немного жалостливой.
Бедный мальчик. Старается, но таланта бог не дал.
Претенциозно и картонно.
Ни судорог, ни вскриков, ни прочих неконтролируемых реакций бьющегося в оргазме тела. Только улыбка, утешающая меня за вновь и вновь повторяющуюся неудачу, как бы намекающая, что очень скоро я не только не отстою свою честь, но, напротив, достигну полного бессилия.
XXХВ то время часто стало звучать имя одного нового писателя, все на нём буквально помешались, а я мрачно наблюдал за триумфом незваного выскочки. Сначала одна авторитетная дамочка отозвалась о нём туманно, но одобрительно. Какие-то там мировые тренды ей почудились в его книжках. За ней другая, не желающая отставать, подоспела с рецензией куда более пышной и развёрнутой, после чего уже все ломанулись соревноваться в восторгах.
Гадая, что ими всеми руководит, страх отбиться от стаи и показаться не комильфо или просто желание отметиться, я отыскал его книжку на пиратском сайте, принялся читать и обнаружил с удовлетворением ряд недочётов, хмыкнув про себя, что сам никогда не допустил бы подобного. Вместе с этим я вынужден был признать, что книжка в целом хорошая, а местами даже классная, а восторги пусть преувеличены, но не беспочвенны.
И что бы вы думали?
В нашу следующую встречу она похвасталась, что познакомилась с этим писателем, он очень мил и вообще сущий душка. Одарив меня после моих стараний дежурной улыбочкой, она посоветовала прочитать его книжку.
С того дня она взяла за правило то и дело сообщать мне об этом славном мастере пера, о том, какой он образованный, человечный, внимательный. Как-то раз она сообщила, что предложила ему заняться любовью, а он отказался.
Выставил её вон.
Его отказ она трактовала как вершину благородства просто этот гений пера и духа не желает изменять жене. Он недоступен, он недосягаемая вершина, не чета мне, я, как огнетушитель, всегда под рукой. Не идеал, но какой есть.
В тот момент следовало бы мужественно промолчать и навсегда прекратить эту нелепую связь, но пресловутое желание довести дело до конца, помноженное на стократно усилившуюся страсть отомстить, не позволили мне отступиться. О несчастный, недаром мудрецы говорят, что некоторые дела лучше не заканчивать.
Взвинченный всей этой глупой, но въедливой ахинеей, я хорохорился, бодрился, изображал интерес, старался не комкать предварительные ласки, давился клитором, изображал эмпатию и в конце концов срывался и грубо имел её. Однажды, под воздействием некоего подобия эмоционального порыва, я назвал её сучкой. Это вылилось в целую драму со множеством нравоучительных тезисов о том, что гнусное словечко нанесло ей травму, нарисовав в её чувствительном воображении картину абьюза. Тот, другой писатель, даром что женатый, никогда бы себе такого не позволил. Дабы успокоить бедняжку, я принялся лизать. Эпизод с барной стойкой на первом свидании оказался пророческим я лизал и лизал, зализывая не столько её нечувствительность, сколько незаживающую рану собственного самолюбия.