Жалованья своего вы, чай, не проживете!
Он все еще продолжал говорить ей «вы», Устинья Наумовна.
Известное дело, ответила она и поглядела на него вкось.
А процент (он произносил с ударением на «про») превосходит жалованье.
И это он сказал не тоном вопроса, а как вещь несомненную.
Ты спрашиваешь, больше ли процент супротив жалованья?
Вопрос Устиньи звучал уже совсем задушевно. Тайны она перед Епифаном не хотела иметь.
Так точно, чуть слышно вымолвил он и посмотрел на нее продолжительно.
В его взгляде Устинья увидела, до чего он ее довести желал.
«Ты, мол, доходом пользуешься безвозбранно, но все-таки ты из господского кармана не одну сотню в год вынешь этаким манером. Я твой помощник по кухне, несу на своих плечах всю черную работу, знаю очень хорошо, чем ты пользуешься, и молчу Так не лучше ли будет нам делиться, по-честному, без всяких лишних разговоров?»
Все это она нашла во взгляде серых, тихо пронизывающих глаз, и на другой же день сама первая объявила ему, что он от нее каждый месяц будет получать то, «что ему следует».
У меня жалованье, у тебя другое, вразумительно говорила она. Ты не меньше моего трудишься. С моего доходу и тебе должна идти доля.
Доля эта была третья, и он стал ее получать на руки. И так он был растроган этим «неоставлением» Устиньи, что только, без всяких слов, много раз на дню прижмет ее тихонько к своей груди и глазами обласкает.
Никаких у них историй из-за денег, ни попрошайства, ни вытягиванья. И ничего она для него из провизии не утаивает. Он не лакомка. Когда-когда оставит ему кусок послаще, и не спрашивает его, куда у него идут ее деньги, домой ли отсылает, или на что тратит. Подозрений насчет гулянок с женским полом, на стороне, у нее нет. Епифан любит хорошую одежу и купил себе пиджак и толковую жилетку, но видит она, что у него к транжирству никакой нет склонности. Хмельным ни разу не приходил. Все им в доме довольны и старший, и остальные дворники. Устинья сообразила, что он их чем-нибудь ублажает.
«Халды» горничные тоже стали с ним заговаривать, и «Варька» не прочь была бы «хвостом вильнуть», да он с ними все так же себя держит, как и внове. Полегоньку и они перед ним спасовали, даром, что он кухонный мужик. И сама не может уже распознать Устинья, как она любит своего Епифашу Всячески любит: и жалеет его, и боится его, и льнет к нему
И все тошнее ей делается стряпня, целый день возиться и сдерживать себя на людях. Точно она прикована к этой плите, а ее возлюбленный вольный человек: сегодня тут, завтра взял паспорт, да и утек. Не век же он будет оставаться кухонным мужиком. А года-то идут Она через пять лет совсем старуха, он еще кровь с молоком, только в возраст вступит настоящий, к тридцати годам подойдет. И жар кидался ей в голову от всех этих дум, не меньше, чем от плиты.
V
О том, что у Епифана есть жена, Устинья одно время точно забывала Ведь он сказывал, что жена старше его, женился он не любя, считает «ледащей» бабенкой, к ней его нимало не тянет. Будет ей посылать отсюда когда денег, когда немудрый гостинец, с «аказией». Но чем глубже забиралась в душу Устиньи страсть к Епифану, тем ей ненавистнее делалась самая мысль, что, как-никак, он все-таки женат, у него баба есть, и эта баба его законная «супруга». Может ведь и сюда пожаловать, особливо, когда старуха помрет. Детей у них нет. Что ж она там одна будет оставаться?.. Земли малость, пахать некому Она возьмет да и явится. И потом, какова бы она там ни была, все-таки она молодая баба. Ведь он никогда не говорил, что жена уродина, а только старообразна. Кто знает, может, теперь раздобрела. Ей житье не плохое: Епифан помогает семье.
Ходит Устинья вокруг плиты и точно под ложечкой у нее что сверлит. Надо ей делать бешамель к телятине, а она никак тревоги из себя не может вытравить. Вот сейчас совсем забыла прибавить в заправке сахару, как барин любит. Прежде у нее всякий соус или подливка в голове так и выскочит: все, до последней малости, что после чего положить, сколько минут подержать на огне А тут, на таком пустяке, как бешамель, и чуть не сбилась!
Постоянное присутствие Епифана волнует ее. Он никуда почти не отлучается и так ловко и скоро справляет черную работу, что успевает и ей, по поварской части, помогать. Кое-что он знал и прежде, а теперь мог бы уже простой, незатейливый обед и весь сготовить. Если б ему подручным в большую кухню, к хорошему, ученому повару, из него бы и теперь еще вышел неплохой кухарь. Но в нем нет настоящей охоты к этому делу, как и в самой Устинье. Он также не любит плиты, постоянного жара и чада И он так рассуждает, что за поварскую и кухарочную службу «всякие деньги дешевы». Слыхал он, что в отелях и ресторанах французам, а случается и русским, главным поварам, до трех тысяч платят. Вряд ли бы он польстился и на такое жалованье!