Вот что я тебе скажу, Епифаша Поверь ты мне. Ежели эта девуля дает деньги под залог или через барина на бирже аферами занимается, то малую часть она ему отдала на хранение.
Сундук у барина в кабинете здоровый! выговорил Епифан. Не сдвинуть и двум дворникам.
Много там тоже не лежит! Барину надобны всегда деньги. Мне швейцар пояснял, как это они на бирже «играют», а остальное, продолжала Устинья с уверенностью, у нее, в этом шкафчике и бумаги какие по деревне, и закладные, и все, все.
Билеты-то именные бывают, еще глуше вымолвил Епифан и отвел глаза в сторону.
Так что ж, что именные?
Она не совсем ясно разумела про то, что он говорит.
Вот у тебя просто билеты, объяснял Епифан чуть слышно, и голос его вздрагивал, потеряй ты их сейчас или укради у тебя кто-нибудь, и ежели номера не записаны, и ты, в ту ж минуту, не дашь знать по начальству пиши, пропало! Это все едино, что товар или бумажка радужная. Вошел, значит, к первому меняле, по Банковской линии или на Невском и продал.
Быть не может! вырвалось у нее.
Устинья даже и не подумала никогда о такой близкой опасности лишиться навсегда своих сбережений.
Я же тебе говорил, добавил Епифан, в банк надо снести на хранение.
Она промолчала, колеблясь между страхом и сомнением, а он все тем же, чуть слышным еще голосом объяснял, что есть именные билеты, где стоит, кто сделал вклад в банк и на сколько годов, и на какие проценты. У старой барышни все капиталы могли быть в таких именных билетах.
Но когда Епифан сообщил ей, что на такие вклады в конторах дают больше процентов, чем за простые билеты, Устинья опять стала доказывать свое:
Не знаешь ты нашей сестры! Больше дают, следственно и риску больше потерять. Контора лопнет. Я, вон, малость получаю со своих, зато выигрыш! Беспременно и у барышни не один десяток есть таких же. Она Петеньку своего обогатить желает.
С этим доводом Епифан согласился.
И вдруг разговор у них точно обрезало. Они замолчали и поглядели друг на друга.
«Вон ты какой дошлый у меня!» подумала Устинья, и жуткое чувство долго еще не проходило у нее.
VIII
Старая барышня посиживала себе и полеживала в своей спальне. По другим комнатам она совсем и не ходила. Слух у нее был «анафемский» все слышала, днем ли, ночью ли.
Епифан должен был спать в передней. Он так и делал, с вечера, но после полуночи перебирался в другую половину квартиры. Не укрылось это от «колченогой». Устинья подавала ей бульон с яйцом любимое кушанье, она по-своему перевела губами и сказала ей с ударением:
Шаги я мужские слышу поздно ночью через коридор. Пожалуйста, чтобы этого вперед не было!
Устинья промолчала, только ее в краску ударило.
Вечером, за чаем, она пожаловалась на барышню и передала Епифану ее запрет.
По-другому делать будем, сказал он спокойно, но в глазах у него блеснуло.
Они стали разговаривать еще тише, так что их через перегородку и то вряд ли бы кто услыхал.
Да, говорил Епифан, и каждое его слово точно отдавалось у нее в груди, вот такая старушенция. Всю ее скрючило, ни на какое она дело негодна, только себе и людям в тягость и все перед ней прыгают из-за ее капитала.
И не подохнет в скорости! уже с положительной злостью отозвалась Устинья. Этакие-то живучи!
А деньжища-то куда пойдут? Мальчику Кто еще знает, что из него прок выйдет? Хоша бы и не злой человек оказался, не распутный, а все же барчонок, балованный, станет себе купончики отрезывать да в сладкое житье всаживать.
Известное дело, подтвердила Устинья, и так нестерпимо ей сделалось досадно на эту старую «девку», которая от бессонниц вздумала наблюдать за тем, всю ли ночь Епифан спит в передней
А как вы, Устинья Наумовна, полушутливо начал Епифан, полагаете: большой грех был бы вот такую колченогую достояния ее решить, хоша бы и совершенно против ее желания?
Устинья громко рассмеялась. Вопрос свой Епифан задал с тихой, язвительной усмешкой, и глаза его досказывали то, что она и сама способна была устроить этой Евгении Сильвестровне.
Решишь! выговорила она и весело тряхнула головой. После дождичка в четверг!
Все дело рук человеческих, проронил он и начал, дуть на блюдечко. Кусочек сахара звонко щелкнул у него на крепких и белых зубах.
Такому обороту разговора Устинья, в этот вечер, вполне сочувствовала. Да и что за грех поболтать о том, как бы следовало девулю обчистить «что твою луковку» и разделить ее деньжища тем, кто настоящую цену им знает?