На этом холме и остановил свой выбор Сильвестро. Воду он брал из ближнего родника, спал в одном из углов часовни, над которым еще сохранилась часть свода, питался всякими корешками и стручками. Днем он часто поднимался на вершину холма и, преклонив колена на большом камне, молился.
Сверху ему были видны дома Тиса и крыши некоторых близлежащих селений, например Фоссы, Андрона и Лимены. Тщетно ждал он, когда кто-нибудь к нему заглянет. Тщетными были и его пламенные молитвы за спасение души этих грешников. Однако Сильвестро не переставал возносить хвалу Создателю, соблюдал посты, а когда становилось уж очень грустно, разговаривал с птицами. Люди сюда не приходили. Однажды вечером, правда, он заметил двух мальчишек, подглядывавших за ним издали, и ласково окликнул их, но те убежали.
III
Но вот по ночам крестьяне из окрестных деревень стали замечать странные сполохи в стороне заброшенной часовни. Казалось, горит лес, только зарево было белым и мягко мерцало. Хозяин печи для обжига извести Фриджимелика отправился как-то вечером посмотреть, что там такое. Однако по пути у него сломался мотоцикл, а идти дальше пешком он почему-то не отважился. Потом он рассказывал, что сияние исходит от холмика, где живет отшельник, но это не костер и не лампа. Крестьяне, не долго думая, пришли к выводу, что свет этот – божественный.
Иногда его отблески были видны и в Тисе. Но и само появление отшельника, и его странности, и, наконец, эти ночные огни не могли поколебать привычного равнодушия жителей городка ко всему, что имеет какое-то, пусть даже отдаленное, отношение к праведности. Когда приходилось к слову, об этом говорили как о чем-то давно известном; никто не старался найти объяснения происходящему, и фраза «опять отшельник устраивает фейерверк» стала такой же привычной, как «идет дождь» или «опять ветер поднялся».
Безразличие горожан было вполне искренним, подтверждением тому служило одиночество, в котором по-прежнему жил Сильвестро. Сама мысль совершить паломничество к холму показалась бы всем нелепостью.
IV
Однажды утром, когда Дефенденте Сапори раздавал хлеб беднякам, во дворик вдруг забежала собака. Скорее всего, это был бродячий пес, довольно крупный, с жесткой шерстью и добрыми глазами. Прошмыгнув между ожидавшими хлеба нищими, пес подошел к корзине, схватил один хлебец и преспокойно потрусил прочь. Схватил не крадучись, а так, как берут положенное.
– Эй, бобик, поди сюда! – заорал Дефенденте, пытаясь угадать его кличку, и бросился за ним. – Вот мерзкая тварь! Мало мне этих попрошаек! Собак еще не хватало!
Но пса уже было не догнать.
Все повторилось и на следующий день: та же собака, тот же маневр. На сей раз пекарь преследовал пса до самой дороги и швырял в него камнями, ни разу, однако, не попав.
Всего интереснее, что кража повторялась каждое утро. Можно было только поражаться хитрости, с какой собака выбирала подходящий момент. Настолько подходящий, что ей не надо было даже торопиться. Камни, пущенные ей вслед, никогда не достигали цели. И всякий раз толпа нищих разражалась хохотом, а пекарь просто из себя выходил от злости.
Однажды разъяренный Дефенденте устроил засаду у входа во двор, спрятавшись за косяк и держа наготове палку. Без толку. Замешавшись, должно быть, в толпе бедняков, которым нравилось, что пекарь остается с носом, она безнаказанно проникла во двор и так же безнаказанно ушла.
– Гляди, изловчилась-таки! – крикнул кто-то из нищих, собравшихся на улице.
– Где она, где? – спросил Дефенденте, выбегая из укрытия.
– Да вон, смотрите, как улепетывает, – указал пальцем бедняк, наслаждаясь яростью пекаря.