То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока… Валентина-то где?
– Ишь ты, плесни ему! – Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
– Валька встречать его пошла, к автобусу.
Кутя вздохнул – выпить не обломится – и отсел на диван, подальше от желтого графина.
– Васька-то пишет, не знаешь? – спросил он для разговора.
– Пишет… – Ирка вздохнула. – Долго ему еще писать…
– Да-а-а, – согласился Кутя, – помиловки ему нe видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все же почти до смерти достал, хорошо, башка крепкая. Другой бы враз отчалил…
– А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! – Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
– Да не жмись ты! Меня это не касается… – Кутя махнул рукой и добавил: – Налила бы, а?
Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
– Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
– А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
– Э-э… – понимающе протянул Кутя, – тогда другой расклад. Тогда конечно…
Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.
– Не обращает…
– Чего?
– Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.
Ирка махнула рукой:
– Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые… Недотыканный.
Ирка ушла на кухню.
– От сивухи, может? – вслух подумал Кутя, оглянулся на дверь: мигом приложился к графину и сел на диван. – Васька-то пишет? – спросил он и ковырнул мозоль.
– Ты уж спрашивал. Пишет. Мне…
– Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
– Знаешь, Куть, – Ирка присела рядом. – Только никому! – Она доверительно погрозила пальцем. – Никому, слышь! Алешка ему три посылки отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.
– Ну, дают! – Кутя бросил мозоль. – Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… – Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. – С другой стороны, Васька ему топором жнь выправил. Что Воробей до больницы знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто, с бабой своей как поругаюсь – и к нему. Кровать у него тогда стояла, не такая, железная, стол да две табуретки. А ты говоришь. Без водки человеком стал, только что глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.
– Чего ж он не едет?
3
Воробей вышел прокуратуры. Дрожащими руками сунул сигарету в рот, затянулся… И еще, еще… И только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил – фильтром. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет!.. В шесть секунд!.. Главное, там – обошлось. И характеристику прочел, и ходатайство треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь – до первой драки.
Воробей с удивлением смотрел по сторонам: район вроде тот же, а что-то не так. Он щурил глаза и озирался, как приезжий. Потом пошел… Теперь пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух проявится, а и не проявится – обойдусь. Воробей шел и шел, не думая, куда идет. Очнулся он в магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на прилавке, он засосал носом воздух и, сдавленно зарычав, одним прыжком вылетел магазина. Еще чуток, и хлестнул бы он горла. От подступившей вдруг боли Воробей закусил губу и, потрясываясь, заныл. Только бы не началось, только бы не началось…
Он стоял у троллейбусной остановки, упершись головой в стеклянную панель. Ждал, когда отпустит. Подошел троллейбус. Пустой. Воробей плюхнулся на свободное место.