Коридоры школы идеологически выверенно были украшены портретами «правильных» писателей и учёных. В директорском на первом этаже Пушкин работы Кипренского, Лермонтов в красном гусарском ментике, Горький, Менделеев, Лев Толстой
Школьные полы из старого изношенного паркета были десятилетиями затёрты грязными подошвами и закрашивались вишнёвой мастикой только перед новогодними праздниками. «Сменки» от нас не требовали, будто продолжая традицию «ритуального» попрания уличной обувью «трудящихся» полов пусть и бывшего, но когда-то императорского присутствия.
Широкие сквозные коридоры были местом прогулок на переменах. Девочки вышагивали, взявшись под руки, по двое, трое, вроде танца конькобежцев. Парни чаще подпирали стены, краем глаза высматривая ту, к которой по непонятной пока причине влекло, её хотелось всё время видеть, вбирая образ пока подростковой, но уже угадываемой грации. Нередко случались и потасовки прямо посреди гуляющих. А тот, кто оказывался выставленным во время урока за дверь, в этом вынужденном одиночестве с удивлением обнаруживал незнакомую, незримо проступающую величественную «лицейскость» коридоров, казалось, вроде уже знакомых и обжитых учениками советской школы.
Туалеты были вполне приличными, кабинки, правда, без дверей. Строго «по-казённому» пахло хозяйственным мылом, мочалом стоящих в углу швабр и рогожей просыхающих на краях вёдер половых тряпок. В торцах коридоров у окон постоянно струились питьевые фонтанчики.
Столовая располагалась в цокольном этаже со сводчатыми потолками, пол из мелких кафельных плиток, местами утраченных, заменённых типовыми бежевыми, другого размера. В воздухе всегда витал аромат ванили и корицы выпекаемых булочек.
Огромный актовый зал со сценой при необходимости вмещал всех пионеров школы. Там устраивались праздничные спектакли, представления и концерты, торжественные линейки и выпускные вечера. Приглашались профессиональные актёры и даже однажды гипнолог-гипнотизёр профессор Павел Буль с сеансом пусть и научной, но почти «магии». Желающих из зала он гипнотизировал на сцене, затем, к всеобщему восторгу, возвращал в сознание. В другой раз актёр-чтец, декламируя со сцены стихи Андрея Вознесенского, старался при этом подражать авторскому исполнению нараспев интонируя, выстреливал рублеными фразами, ритмически вскидывал руку с зажатой книжечкой стихов и даже слегка нарочито «по-авторски» заикался. Пригласила его Людмила Викторовна Старцева наш педагог-словесник. И хотя в памяти от этого предмета сохранился, пожалуй, только «четвёртый сон Веры Павловны», суть оказалась в другом в её деликатных стараниях на уроках «литературными средствами» помочь нам стать приличными людьми, и о чудо! ей это, похоже, удалось.
Ученические раздевалки школы были простыми, с прибитыми в рядок к вешалкам силуминовыми крючками. Их мы иногда отдирали, стачивали напильником, такие опилки были нужны для изготовления самодельных бенгальских огней. Из карманов пальто кто-то периодически потаскивал завалившуюся мелочь. Часто путали зимние почти у всех одинаковые шапки. Один раз такая подмена неожиданно закончилась давно забытым неизвестным нам педикулёзом. С ним, к счастью, быстро справилась одна из бабушек, поработавшая в 20-е годы с беспризорниками в детском доме и с тех пор знакомая с этой напастью не понаслышке.
Каким было качество обучения в годы нашего школярства? Несмотря на усилия нескольких ещё волевых, преданных делу и почему-то чаще одиноких педагогов (особенно по математике Клавдии Петровны Захаровой), вцелом оно уже было не выше среднего. Многим школярам пришлось по одному и группами дополнительно заниматься с репетиторами по русскому языку, математике, химии, английскому. Причём в школе никто проблем с отставанием не подмечал, беспокоились только неравнодушные близкие. Может, поэтому после восьмого класса некоторые лучшие ученики уходили в специализированные школы: английские, математические. Этим нашей и другим средним школам города был нанесён серьёзный урон, ведь в классах обычно на лидеров равнялись и за ними тянулись. Да и ничто не мешало способным набираться ума у нас в школе. Вспоминаю, например, Леона Тахтаджана, года на два нас постарше, одного из самых талантливых математиков из выпускников нашей школы. Он после десятого класса поступил на мехмат ЛГУ, там его, ещё студента, пригласил на свой семинар академик Людвиг Фадеев. А уже через год однокурсники, тоже математики, не смогли понять суть их исследований, столь недостижимой была степень абстракции тех логических построений.