А тебе было трудно? Любочка серьёзно смотрела на сестру.
Мне нет. Меня такая тоска мучила, хоть волком вой. Но по красивым платьям я иногда скучаю.
Это я виноват, что с тобой так получилось, проговорил Папа, опустив голову.
Пап, опять двадцать пять со вздохом возразила Вера.
Вер, побольше уважения! обернулась Надя, нахмурив брови.
Нет, правда! Когда можно было бежать, я тормозил, когда была возможность съехать в гетто, я не знал, что делать.
Ты лечил Маму, напомнила ему Вера.
Маму можно было вылечить и в резервации, парировал Папа. К тому же ты знаешь, чем это лечение закончилось Папа опустил голову.
В тот же миг Надя метнула на Любочку выразительный взгляд и чуть шевельнула бровями.
А правда, что в тёмные века ребёнка могли выпороть в любой момент? спросила Люба максимально невинным голосом.
Да нет, конечно! радостно отозвался Папа. По древним законам, ты мог наказывать только своих детей. Чужих ни в коем случае, проговорил он. За то, что ты тронул чужое дитя, сурово карали, а в некоторых местах могли даже убить. Так что родись ты лет на пятьдесят пораньше, если кто и мог тебя пороть, так это я или Мама.
После этих слов над маленьким костром опять повисла неловкая тишина.
Не вини себя, Папа. Даже Любочка, и та понимает, что в одиночку ты не смог оплатить две лицензии на домашнее образование. С крестом на робе много не заработаешь.
Да, равноправие у нас только для Привилегированных, а Несогласным лишь крошки с алтаря толерантности, вздохнул Папа.
А вот скажи мне, Пап! Мы всё на себе несём, у нас каждый грамм на счету, мы еды в обрез взяли. А вот семена ты для чего тащишь?
Папа поджал губы и пристально глянул на Веру, но не промолвил ни слова.
Вер, ну ты как маленькая! Это ж цветы! Папа и семена суть две вещи неразрывные! рассмеялась Надя. Ты же помнишь, Мама говорила, что наш Папа «электрик по специальности и садовник по призванию».
Бог даст, въедем в новый дом, засадим лужайку глядя на небо, мечтательно заговорил Папа. Клумбу сделаем, будем цветами любоваться и Маму вспоминать
А я бы прямо сейчас к Маме пошла, если бы могла. Только без семян Мне с ней петь нравилось. Так и пела бы с ней, всю вечность
Надя посмотрела на звёзды, постепенно исчезающие за надвигающейся тучей.
Так, ладно. Я понимаю, что вам холодно и страшно, но всё-таки постарайтесь уснуть, распорядился Папа, доставая спальник.
А как же история! Ну, Папа! Сказка на ночь? Любочка смотрела на него умоляющими глазами.
Радость моя, ответил он, я еле живой, и у меня болит под лопаткой, какие истории?!
Ну, хотя бы коротенькую. Пожалуйста взмолилась Люба.
Давай, Пап! Пара минут ничего не решат! подключилась Вера.
Ладно, сдался он. Только на историю у меня сил нет. А вот одно стихотворение, катакомбное, я сейчас вспомнил. Из того старого сборника
Папа нахмурил лоб.
«Безымянные поэты»? подсказала Надя.
Да, точно, оттуда, вспомнил Папа и начал негромко читать:
«Отчего же по ночам я свои слагаю стоны,
Отчего, тоскою полны, звуки льются к небесам?
Отчего во тьме небес не найдётся мне ответа?..
Отчего же для Поэта Своих уст Ты не отверз?
На холодной, злой земле нет давно уж мне отрады.
Только чёрные громады мрачно реют вдалеке.
Но теперь моя слеза тихо падает на землю,
Я Твоим глаголам внемлю, созерцая небеса!»
А у них правда имён не было? спросила Любочка после длинной паузы.
Да имена-то были, конечно. Но это же катакомбная лирика. Имена не сохранились, только номера на могилах
Жуть какая! вздрогнула Вера.
Ну да. Жутко Но именно это стихотворение подписано. Автор «Подвальный Певец». Это псевдоним, конечно Наверное, в тюрьме мест не было, и его в подвале держали, произнёс Папа с тяжёлым вздохом. Но мне эти стихи нравятся. Читаешь их, и ясно становится, что им было намного хуже, чем нам.
Да нам тут тоже не сладко! бросила Вера.
Ну, нас, по крайней мере, не расстреливают задумчиво сказала Надя.
Так! Всё, дети, Папа встал и хлопнул себя по коленям. Поболтали и спать! Любочка, надеюсь, что сегодня тебе не приснится кошмар. И во сне не придёт человек со шрамом.
Он не приходит, он всегда на коленях стоит, как будто молится. Я уже столько раз его видела, что давно перестала бояться. Он и не страшный вовсе. Он несчастный какой-то, смотрит в пол и просит выпустить его на свободу. Я во сне говорю: Скажи мне, как тебя выпустить? а он молчит опечалилась Люба.