А муж ее, Жмакин, наш главный механик, особо не рассуждал — дал ей коленом под одно место, и будь здоров!
Вера медленно повернула голову, посмотрела на участкового, долго так посмотрела, чтоб он успел заметить, какой у нее презрительный и опасный взгляд, чтобы осознал неизбежность крепкого разговора.
— Ну до чего же испорченность человеческая так легко все границы переходит! — обернулась Вера к Белоконю. — Не пришло ведь в голову сказать Михалычу, так, мол, и так, товарищ следователь, случилась у нашей Веры единственная красивая любовь в жизни, но кончилась печально. Нет, не сказал так и не подумал даже. Блуд, говорит, и все тут. А тоже мораль читает, жить учит. Подумать только — жить учит! А чему оно может научить? — в устах Веры «оно» прозвучало, как высшая степень презрения.
— Ладно, Вера, — сказал следователь, — простим его. Человек строгих правил, опять же должность обязывает, работа ответственная... Простим. Расскажи о магазине.
— Та что там рассказывать... Обычный магазин, сделали его в брошенной избе. А как-то раз торговые наши организаторы и вдохновители не иначе как с перепугу забросили бочку пива. Мы, конечно, еще попросили. С тех пор иногда подбрасывают... Раз в месяц, в два, в три... Когда как.
— Много народу собирается?
— Пока пиво есть, почти все мужики перебывают, да и женщины, я заметила, не прочь пивком побаловаться. В магазин, как в театр, ходят — у нас ото и податься некуда. После работы приходи домой отсыпаться, а отоспавшись, на работу собирайся. Клуб, правда, есть при школе. Вы не были в том клубе? И правильно. Кроме наглядной агитации, нет ничего. Мыши одни. Эту самую агитацию развесили, когда год назад к нам один большой человек из района на охоту заглянул. С тех пор больше не заглядывал, агитацию по этой причине не протирали.
— Бедная агитация, — вздохнул Белоконь. — А драки часто бывают?
— Та никогда у нас такого не было!
— Значит, человека зарезали в первый раз? Кто там его зарезал? Уже очухался, говорят. Знаешь, Иван Иванович, я такое скажу... Бывает, драка начинается за неделю, за месяц, и в уме они уже давно смертным боем друг друга колотят. Ну, обидел один другого, слово поперек сказал, за дивчиной приударил — вот они в уме и дерутся. А тут подворачивается возможность наяву счеты свести, и упустить такой случай никак нельзя, характер не позволяет. Иначе за что уважать себя будешь? Что расскажешь, когда на Материк вернешься? Вера, я не против, пусть в уме хоть весь Поселок друг друга переколотит. Но мне интересно, кто первым наяву ударил? В тот самый вечер, в магазине. Ведь все состоялось на твоих глазах, верно?
— А вот и не знаю. Не видела. У нас ото так — пиво налей, закуску подай, сдачу отсчитай, на глупость каждую ответь, а не ответишь — на себя пеняй, а там уже очередь за хлебом, мылом, шилом выстроилась. Строители, скажу я, не самые вежливые люди на белом свете.
— Я тоже не самый вежливый, и Михайло вот не дюже обходительный, однако драки мы с ним стараемся не затевать. А что Горецкий? Думаешь, он зачинщик? Ничего подобного. Ведь этот... Елохин так на него попер, так попер...
— И тогда Горецкий вынул нож и ударил его?
— Так уж и ударил... Отмахнулся. Значит, удар ножом ты видела? Это очень важно. Хорошо, что не стала утаивать и помогла следствию.
— Чего это я помогла? Ничего я не помогла. И не надо меня нахваливать, заслуги мне всякие приписывать, без заслуг проживу. Ты спрашиваешь — я отвечаю.
— Конечно, отвечаешь. За все свои показания отвечаешь. Потому что после того, как подпишешь их, они сразу перестают быть просто писулькой, в которой можно и приврать, и приукрасить, они перестают быть просто записью нашей с тобой приятной беседы, хотим мы с тобой этого или нет. Это что же такое с ними происходит? Что за удивительное превращение? Очень простое превращение. Они становятся документом, юридическим доказательством. Или лучше сказать — доказательством, имеющим юридическую силу.