Наступает момент, когда человек не обнаруживает в своей душе ничего прочного, надежного, на что можно опереться в трудную минуту. А обиды требуют возмездия, и так хочется увидеть в чьих-нибудь глазах если не восхищение, то хотя бы зависть".
* * *
Панюшкин рывком распахнул дверь кабинета, переступил через порог, бросил шапку на вбитый в стену гвоздь, поверх накинул куртку и только тогда заметил, что его место занято. Откинувшись в кресле и вытянув ноги из-под стола, дремал главный инженер Званцев.
— А, Володя... Хорошо, что ты здесь. Кое-что прикинуть надо.
— Прикинем, — ответил Званцев, не открывая глаз.
Солнечные лучи падали ему на лицо, и он наслаждался этим скудным зимним теплом. Закрыв глаза, нетрудно вообразить себя где-нибудь вдали от мерзлого Пролива, вдали от тайфунов, комиссий и прочих неприятных вещей. А Панюшкин, пристроившись сбоку на табуретке, вдруг ощутил беспокойство. Вначале он не понял, чем оно вызвано. Казалось, ничего не изменилось — все так же сидел Званцев, мирно светило в окно солнце, висела на гвозде куртка, за стеной Нина стучала на машинке. Панюшкин еще раз окинул взглядом кабинет, прислушался к голосам за стеной, и, наконец, понял, в чем причина — Званцев. Уж слишком удобно, как-то пригнанно сидел тот в кресле. Панюшкин посмотрел ему в глаза, но не увидел ничего, кроме сверкающих стекол очков.
— Садитесь, Николай Петрович, — Званцев медленно втянул ноги под стол, лениво наклонился, собираясь встать.
— Ладно уж, сиди, — махнул рукой Панюшкин. — Привыкай, — последнее слово вырвалось непроизвольно и прозвучало как-то ревниво, подозрительно.
— К чему привыкать, Николай Петрович?
— К креслу начальника строительства.
— Думаете, пора?
— Вполне. Отсюда можешь спокойно уходить начальником. На любую подобную стройку.
Званцев усмехнулся, поняв, что Панюшкин ушел от ответа.
— Так что вы хотели прикинуть, Николай Петрович? — Званцев наклонился вперед, и лицо его оказалось в тени, очки стали прозрачными.
Увидев в глазах главного инженера лишь доброжелательное внимание, Панюшкин совсем успокоился.
— Володя, я хочу еще раз с тобой, как с хорошим специалистом, единомышленником, с которым разделяю ответственность за стройку, убедиться в том, что мы не совершили технической ошибки, — четко проговорил Панюшкин.
— Ошибки? Какой? Что с вами, Николай Петрович?
Вы не уверены в себе? Или во мне?
— Неуверенность здесь ни при чем. Нам нужно уточнить доводы, которыми будем оперировать.
— Другими словами, вы хотите на всякий случай согласовать наши позиции?
— В этом нет надобности, поскольку позиция у нас одна. Разве нет?
— Разумеется, Николай Петрович, о чем разговор! Я прекрасно вас понял — нужно сделать все, чтобы Комиссия не могла ни к чему придраться.
— Опять нет, — Панюшкин обиженно помолчал с минуту, словно его заподозрили в чем-то некрасивом. — Если Комиссия сможет к чему-то придраться, я пальцем не пошевелю, чтобы помешать. И никому не позволю делать этого. Иначе мне неинтересно.
— Простите, как вы сказали? Неинтересно?
— Да. Именно так.
— Николай Петрович, послушайте... Комиссия приехала вовсе не для того, чтобы перенимать передовой опыт или награждать нас орденами. Хотя, вполне возможно, мы их и заслуживаем. Задача Комиссии — найти причину срыва строительства. Эту причину, Николай Петрович, они найдут, потому что такова задача. Значит, мы обязаны сделать все, чтобы не оказаться кроликами. Они не должны найти ошибку в наших действиях. Независимо от того — была ли она.
— Продолжай, Володя, — тихо сказал Панюшкин. — Продолжай.
Званцев видел, что Панюшкин начинает злиться. Но решил не отступать. Для Панюшкина выводы Комиссии — дело чести, а для него — вопрос будущего.