— Господи! — встрепенулся Кныш, почувствовав, что почва вновь дрогнула под его ногами. — О чем разговор!
Конечно! В конце концов, вы здесь, не в обиду будь сказано, все и вся...
Панюшкин застонал сквозь зубы, выслушивая очередной поток слов. Не мог он жестко поговорить с человеком, которого собирался наказать. Да и Кныш — уж больно человечишко-то в его глазах был никудышный.
В таких случаях Панюшкин боялся ненароком обидеть человека, но, когда убеждался, что ошибки нет, проводил прием бестрепетно, как борец, укладывающий противника на лопатки, чтобы поскорее закончить схватку.
— Значит, так, — сказал Панюшкин негромко, будто долготерпением исполнил долг перед Кнышем. — Сегодня я подписал приказ о снятии вас с занимаемой должности. В приказе указана причина — злоупотребление служебным положением.
— В чем же оно, интересно, выразилось, это, как вы изволили выразиться, злоупотребление? — Кныш вдруг сморщил лицо в улыбке, которой Панюшкин никогда не видел раньше. Улыбка оказалась маленькая, словно сжавшаяся, были видны только два передних зуба, длинные и узкие, которые делали Кныша похожим на крысу.
— Воровство.
— А это доказано?
— Вы хотите, чтобы я доказал это с соблюдением всех требований законодательства?
— Мм... Пожалуй, не стоят так обострять маленькое недоразумение. Если мне не изменяет память, это первое замечание или, скажем, порицание, которое вы мне делаете?
— Другими словами, до сих пор вам везло?
— С кем не бывает, Николай Петрович! Все мы люди! — убежденно воскликнул Кныш и опять вытер рот.
— Иногда я тоже так думаю! — звеняще сказал Панюшкин. — А иногда — нет. Иногда я так не думаю. — Он сбросил с себя непонятное оцепенение, которое вызывал Кныш своим подобострастием. — Передадите дела Анне. Анна! Ты слышишь? Примешь дела у Анатолия Евгеньевича. А вы, — уже тише добавил Панюшкин, — можете, если хотите, перейти на ее место.
— Господь с вами, Николай Петрович! Ей же восемнадцать лет!
— Прекрасный возраст. Разве нет?
— Она не справится!
— Поможем.
— А я, выходит, недостоин вашей помощи?
— С вами другой случай. Вы проворовались. В чем же прикажете помогать вам?
— Ну, почему же так... оскорбительно, Николай Петрович? Проворовался... Да, был прискорбный случай, о котором я искренне сожалею.
— Разве это первый наш разговор, Анатолий Евгеньевич?
— Но я готов поклясться, что последний!
— Я тоже готов в этом поклясться, — ответил Панюшкин тихо. — Больше мне не придется с вами говорить об этом.
— А если я не соглашусь на место Анны?
— Могу предложить на выбор еще несколько мест, Учитывая ваши возможности, образование, физическую закалку...
— На стройке?
— Да.
— Не пойдет.
— Как будет угодно, — Панюшкин поднялся, давая понять, что разговор окончен.
— Хорошо. Так и быть. Я согласен на место этой девчонки. Буду кладовщиком. Но на мою помощь пусть не рассчитывает.
— Полагаю, она и не согласится принять ее, вашу помощь. А если вздумаете доказать свою незаменимость, найдем и кладовщика. Кстати, в ее обязанности входила уборка помещения. Теперь это входит в ваши обязанности.
— Даже так... — Кныш быстро встал и направился к выходу. А выйдя, изо всей силы хлопнул дверью.
— Анатолий Евгеньевич! — крикнул Панюшкин.
Шаги в тамбуре смолкли, потом медленно, осторожно приблизились к двери.
— Входите же!
Дверь медленно открылась.
— Слушаю, — холодно сказал Кныш, не переступая порога.
— Анатолий Евгеньевич, — со вздохом проговорил Панюшкин. — Неужели у вас не нашлось другого способа выразить мне свое неуважение, кроме как хлопнуть дверью? Это так вульгарно. Да и неосторожно. Я ведь могу обидеться, испачкать вам трудовую книжку номерами всяких статей, на что имею не только право, но даже обязанность.