В зимние месяцы кирпичные и каменные стены жилищ впитывали холод до такой степени, что температура внутри и снаружи домов отличалась всего на несколько градусов. Стужа в квартирах была неотступной. Поэтому зимой порчи продуктов в жилищах можно было не бояться.[292] Один мемуарист выразительно подметил, что частные дома и многоквартирные здания напоминали холодильники.[293]
Из-за холода жильцы были вынуждены носить дома пальто и шапку, одевать шарф и спать, не раздеваясь. Многие одевали на себя по нескольку свитеров и кофт.[294] Художник Юрий Анненков писал в своих воспоминаниях, что с приходом зимы он ложился спать в тулупе и валенках, в барашковой шапке, накрываясь одеялами и коврами. К утру металлический остов кровати, брови и ресницы Анненкова покрывались крепким инеем, а самогонная химия уже не помогала.[295]
Из-за отсутствия отопления целые городские кварталы оставались без обогрева. По свидетельству очевидцев, особенно гибли люди в домах с центральным отоплением.[296] О том, какая фантастическая разруха воцарилась в стране через полтора года после Октябрьского переворота, говорит обращение Всероссийского Союза Инженеров. Обращение это было сделано в марте 1919 года. Оно называлось Куда ведёт Россию голод. В нём авторы описывали картину ошеломляющих лишений, голода и резкого ухудшения санитарных условий жизни городов.[297]
Всероссийский Союз Инженеров доводил до сведения населения, что индустрия, стоящая во главе социального государства, постепенно отодвигалась на задний план и заменялась первобытным способом труда с характером кустарного производства: Город теряет облик культурного руководящего центра и принимает вид поселка первобытного человека, где вся умственная и физическая энергия направлена на удовлетворение только животных потребностей.[298]
Борьба за существование сводилась лишь к утолению голода и поиску тепла. Екатерина Эйгес, работавшая библеотекаршей и живущая в общежитии, вспоминала, что в комнате у неё становилось все холодней. По словам мемуаристки, до металлических предметов нельзя было дотронуться, они жгли пальцы.[299]
К концу зимы 1919 года холод в комнате Эйгес стоял такой, что жить в ней стало невозможно. Свидетельница эпохи призналась, что при дыхании виден был пар, а ложиться на холодные простыни было жутко, точно в прорубь. Подаренные ей крупные зерна пшеницы Эйгес слегка разваривала на плите, заворачивала в бумагу и клала под подушку. Каша доваривалась и от этого слегка согревала постель. В конечном счёте начальство сжалилось над библиотекаршей. Её перевели в другую комнату, на пятый этаж.[300]
Новая комната была не так комфортабельна, как первая. Она была узкой и длинной, с одним окном на двор, узким проходом между кроватью и шкафом, столом и диванчиком. Но зато в ней было тепло как в бане. Узнав об этом, к Эйгес стали приходить люди, чтобы погреться.[301]
Холод стал неизменным рефреном первых лет коммунистического правления. В 1920 году в Петрограде было настолько холодно, что священники в храмах совершали летургию в перчатках и ризах на шубах. Писатель В. Б. Шкловский констатировал, что полярный круг стал реальностью и проходил где-то около Невского.[302]
В Москве отключение отопления также привело к резкому снижению температуры и хроническому ознобу. Поэт Рюрик Ивнев вспоминал, как в 1920 году он приехал в столицу со своим другом Гоги Гиевским. Они остановились в зашарпанном номере гостиницы Русь. Ивнев засвидетельствовал, что до тех пор, пока они не достали дров, они спали на одной кровати, навалив на себя весь их гардероб и жалея, что нельзя сверх этого укрыться ещё и креслом.[303]
Жителям других губерний приходилось не легче. К примеру, в Оренбурге зимой 1920 года также были отмечены сильные холода. Большевик А. Г. Зверев, который учился на Красного командира, с десятками других курсантов поместился в бывшем помещении юнкерского училища. Окна в училище были разбиты.[304] Зверев вспоминал, как ночью нестерпимый мороз погнал курсантов из нетопленных казарм. Они отправились на пустырь возле кладбища ломать деревянные заборы для отопления.[305]
Зима не делала поблажек ни на идеологию, ни на разруху, ни на отсутствие горючего. Историк Ю. В. Готье вспоминал, что это был быт эскимосов и самоедов.[306] Весьма точно трагизм ситуации в стране выразила уроженка Курска, эсерка Е. Л. Олицкая. В своих воспоминаниях она отметила, что жизнь становилась пещерной, но никто не смел об этом говорить.[307]