«Иди и ничего не бойся! Я с тобой!» прошептал голос, а Инга охнула и дёрнулась. Теперь будто в левую ладонь кто её уколол. Подняла она руки к лунному свету и видит засохшую каплю крови на ладони правой и свежую, блестящую, тёмную каплю на ладони левой. Сложила она было пальцы осенить себя святым крестным знамением, а голос в её голове насмехается: «Ни к чему оно тебе, не примут на небе от тебя прошения!»
Это чего это? тихонько пролепетала озябшая, как осина под мокрым снегом, Инга. «А некрещёная ты потому что! бросил ей голос и приказал: Двигайся! Что дальше сама поймёшь!»
Мыло украла Инга безо всякого труда у белошвейки, которая сама его стырила у господ. Белошвейка та с конюхом по бережку гуляет, как пить дать! «Ну и дура, будешь потом, как мамаша моя, горгулья чёртова, спиваться да колошматить дитя ни в чём не повинное!» злобно думала Инга и хотела было уже тихонько утечь, держась за стену в кромешной темноте, да запуталась в тяжёлом тряпье, развешанном вдоль той стены. «Батюшки светы, одежда! Прям как велено!» воскликнула Инга без голоса, а наставник её невидимый в голове довольно хмыкнул. Принялась она хватать что ни попадя, а руки будто сами знают, что хватают. Увязала всё в какой-то камзол-не камзол, чёрт его разберёт, и со всех мышиных ног дёрнула вон! Весь замок спал, ни единого шороха, кроме тех, что сами по себе случаются то птица господская в клетке вскрикнет, то прислуга где-то в своём уголке всхрапнёт. Инга выскользнула тайным ходом, про который только дети да крысы знали. Мать её научила, что надо в шкафу с посудой отодвинуть доску на нижней полке, которой никто не пользуется, и откроется дыра, а в ней узкий лаз. «Такой хорёк паршивенький, как ты, пролезет запросто! Да с бутылочкой для мамочки, да?» хихикала мать, по спутанным волосёнкам отродье своё нелюбимое поглаживая. Инга, дурочка, всё пыталась любовь её заслужить. Таскала всё, что могла. Однажды утащила крестик. На полу валялся он в кухне. Откуда было знать ей, что блестящая штучечка окажется из золота, и обронила его любовница князева сынка? Этой штучкой он с новой кухарочкой рассчитался за нежные встречи тайком. Мать обрадовалась, с пьяных глаз пообещала Инге платьице, вспомнила вдруг, что у неё девочка, а не просто грязный выкидыш, который сатанинской волей живой ползает! Инга сознание потеряла с голодухи и от радости. Да поторопились они обе и мамаша, и дочь.
Полюбовница наследникова своему мил-дружку нажаловалась. Тот без ведома отца велел прачку выпороть. И ещё сам в экзекуции поучаствовал. Да так разохотился, что половину кожи с несчастной снял. Маленькая синеглазая девочка долго потом искала, да так и не смогла найти свою пьяную, злую любимую мамочку.
Инга кралась по узкой тропинке к реке и вдруг остановилась. А ведь прав голос-то! Некрещёная она. Никто не удосужился полумёртвого младенца Господу представить. Мать наверняка надеялась, что дитятко поорёт, поорёт, да и сдохнет. А другим никому и дела не было. Даже имя ей не мать дала и не отче в купели со святой водой. Она долго не говорила, наверное, попросту не учили её, и пока сама не набралась хоть каких-то человеческих слов по углам, всё только мычала. Однажды, когда она уже ходила и даже кое-как бегала на кривых слабеньких ножках, кто-то из дворовых спросил, как, мол, её зовут? Мать зло отмахнулась, выворачивая бесконечное, как свиные кишки, бельё в бадью, а дитя, нетвёрдо покачиваясь, икнуло:
Йин га Инга!
Инга, кочерыжка вонючая, шевелись! шикнула она сама на себя и резво помчалась к реке. Не время вспоминать свои горести. Крестили ли, нет ли а бог о ней знает всё! Видит её и ведёт прямиком к воде! Отмылась она хозяйским мылом, таким душистым, что голова кружится, так бы и набила им рот! Да пробовала уже. Крючило потом три дня, кровь с желчью отовсюду лилась сгустками и ручьями
Инга покачала головой, отгоняя пустые видения, и принялась торопливо обтираться чем ни попадя. Оказалась рубаха, белая, льняная и такая уж нежная, будто кошечку лощёную княжескую наглаживаешь! А кожа, кожа-то в свете Луны какая белая! «Это что же, моя шкурка такая фарфоровая?» ахнула Инга и залюбовалась недоверчиво своими тоненькими ручками. «А уж не призрак ли я?» испугалась она. Что-то больно уж бела!» Но нет, призракам с чего бы такие муки голода претерпевать? Желудка-то у них нету, который набить себя так и просит, так и стонет пустой!
«А может, вампиром я стала? Что-то голодуха совсем уж адовая Но крови совсем мне хочется. Дал бы кто чашечку свиной, я б не отказалась. Но чтобы прямо изводиться, как без водицы в полдень нет такого. Значит, не упырь», рассуждала она, натягивая неслыханно мягкие и пахучие тряпочки на свою новую, ангельски отмытую плоть. И такие они все роскошные, такие ласковые, что Инга расплакалась. Аж ноги подгибаются. Чуть в сырую траву прибрежную не осела. Но удержалась нельзя же в таком роскошестве да в грязь!