Его потухший взгляд был направлен вниз и был пустым. Я не захотела на него смотреть.
– Э, нет… мы об этом уже говорили… сегодня вечером никто не будет ее трахать, – сказал Пино.
«Бармен» ушел в другую комнату и вернулся оттуда с черной тканью. Мне снова завязали глаза, и чья-то рука вынудила меня сесть на колени.
– А теперь, Мелисса, мы будем передавать травку, – услышала я голос Роберто. – Как только она окажется в руках одного из нас, мы щелкнем пальцами, дотронемся до тебя, ты поймешь, что наступает твой черед. Ты подойдешь к тому, у кого травка, и возьмешь в рот, и будешь держать, пока он не кончит. Пять раз, Мелисса, пять. С этого момента мы не будем разговаривать. Удачной работы.
В моем рту встретились пять разных вкусов, пять вкусов от пяти мужчин. Каждый вкус имеет свою историю, каждая выпитая жидкость – мой стыд. В те моменты мне казалось, что мое наслаждение было не только плотским, но также было наслаждением красоты, радости, свободы. Находясь, голая, среди них, я чувствовала, что принадлежу другому миру, никому не известному. Но затем, выйдя из той комнаты, я поняла, что сердце мое разбито, и испытала невыразимый стыд.
Я вернулась в первую комнату, бросилась на кровать и почувствовала, что мое тело отупело. Я видела, как на письменном столе то и дело высвечивался дисплей моего мобильника, я знала, что это звонили мне из дому; было уже полтретьего ночи. Кто-то вошел в комнату, улегся поверх меня и меня выебал; затем пришел следующий и направил свой член к моему рту. Как только один начинал, другой извергал на меня свою жидкость. И так далее. Вздохи, стоны и хрюканья. И беззвучные слезы.
Я возвратилась домой, вся покрытая спермой, с размытым макияжем; моя мать меня ждала, заснув на диване.
– Я здесь, – сказала я ей, – я вернулась.
Она была полусонная и не стала меня ругать – по крайней мере, дала это понять кивком головы, уходя к себе в спальню.
Я вошла в ванную, посмотрелась в зеркало и не увидела того образа, которым с удовольствием любовалась несколько лет назад. Я увидела печальные глаза, ставшие еще более жалкими от следов черного карандаша, расплывшегося по щекам. Я увидела рот, который неоднократно был насилован сегодня ночью и который потерял свою свежесть. Я чувствовала себя переполненной и загрязненной чужими клетками.
Затем я сто раз прошлась щеткой по волосам, как это делали принцессы, так всегда говорит моя мать.
Мое влагалище, дневник, даже сейчас, когда я пишу тебя среди ночи, все еще хранит чужой запах.
4 декабря 2001 г. 12:45
– Ну как, повеселилась вчера? – спросила меня мать сегодня утром, заглушая своим зевком свист кофеварки.
Я пожала плечами и ответила, что провела вечер как всегда.
– У твоей одежды странный запах, – сказала она с выражением человека, желающего узнать и понять все, особенно если речь идет обо мне.
Испугавшись, я резко повернулась и, кусая губы, подумала, что она, возможно, уловила запах спермы.
– Какой запах? – спросила я, делая вид, что спокойна и что смотрю на солнце из окна кухни.
– Вроде запах дыма… не знаю… марихуаны… – сказала она с гримасой отвращения.
Успокоившись, я повернулась к ней, чуть-чуть улыбнулась и воскликнула:
– Да… знаешь, вчера там, где я была, все курили. А мне было неловко просить их не курить.
Она свирепо посмотрела на меня и сказала:
– Приходишь домой обкуренная, а потом из-за этого не идешь в школу!
– Спасибо, – пошутила я, – ты мне дала идею прекрасного алиби, чтобы не ходить в эту долбаную школу.
…Если бы только гашиш причинял боль… Я бы выкурила этого гашиша много-много граммов, лишь бы не испытывать состояния пустоты: меня будто подвесили в воздухе, и я сверху наблюдаю за тем, что делала вчера. Нет, вчера это была не я.