Ввинчивать его в интриги бессмысленно, потому что он не представляет для интриганов никакого интереса. Любую запланированную склоку он непременно провалит, потому что начнет рассказывать о ее сути каждому встречному. В отношении него самого что-то планировать тоже нет никакого смысла — опускать его еще ниже никому не нужно. Панкратов бродит по «Вижуэл» как тень отца Гамлета, и порою мне кажется, что сквозь него в коридоре легче пройти, чем его обойти. После моего ухода дела у него ухудшились. Его вообще перестали замечать. Если раньше Белан его дрючила, а начальница отдела Павлюк подрючивала, то теперь за масштабом надвигающихся событий на него и вовсе все плюнули, и в этом он увидел свое скорое освобождение от занимаемой должности, то есть Промысел Божий. Но увольняться Панкартову нельзя, поскольку в «Вижуэл» он прорвался, если так можно выразиться по отношению к Панкратову, чудом, по недосмотру — я полагаю, теперь же, окончательно поизносившись в «Вижуэл», в «эйчар» любой другой компании для него заходить решительно невозможно. Тамошние «хьюман ресорсез» непременно решат, что этот человек либо пришел подговаривать персонал совершать массовый суицид, либо умереть на рабочем месте для получения страховки своей семьей.
Алкоголь проникает в кровь человека через семь минут. Через это же время человек становится разговорчивее. Олег, выпив первые сто граммов осторожно, как сироп от кашля, разговорился через две.
— Я уже не знаю, что и делать, Женя. Меня съедят.
— Ты несъедобен, Панкратов, ты как заплесневелый сыр с наклейкой с сегодняшним числом. Поверил бы, что свежий, но вид отталкивает.
— Если меня уволят, я погиб. Я же ничего больше не умею делать, как…
— Вот-вот, скажи еще: «как работать в отделе арт-проектов»! Скажи, и догадайся, что ты вообще ни хера делать не умеешь.
Но вместо этого Олег заговорил оборотами из лексикона пьяной девочки, которая еще не догадывается о том, что ее привезли не разговаривать, а трахать:
— Женя, я сильный человек, я психически устойчив и могу за себя постоять. Но в глубине моей души до сих пор живет мальчик… Я раним, читаю Набокова по ночам, выкраиваю минутку, чтобы сбегать в Малый… Я понимаю, что, быть может, все это не для меня, все грязно, пошло… Я рассеян…
Еще бы — сгрести со стола Белан документы, за возврат которых та дала бы и мистеру Бину!
— Но мне нужно выживать, у меня круг обязанностей, мама на пенсии…
Сразу после «мамы» мне стало его жаль, и я решил не ограничиваться, как намеревался ранее, выпивкой. Черт возьми, ведь это порядочный человек… Он плох для корпорации, он просто невозможен для нее, но кто сказал, что плох тот, кто для корпорации хорош!
— Олег, Олег, — взяв его руку, болтающуюся перед моими глазами, как дворник моего «мерина», я уложил ее на стол. — Давай так, дорогой. Ты пришел за советом. Но не объясняй мне, за каким. Дело в том, что ты объяснить не сможешь по тем же причинам, какие привели тебя ко мне. Так устроен мир, Олежка, что проблемы людей лучше всего известны не им самим… Для начала вопрос — ты действительно хочешь выжить?
Он кивает и быстро допивает вторую рюмку — тема для него сложна и важна, и он хочет быть к ней готов, он хочет понять ее, и считает, кажется, что без ста граммов водяры тут не обойтись.
— Тогда я тебя сразу предупрежу: все, что я скажу сейчас тебе, человеку, читающему Набокова и регулярно посещающему Малый театр, не потому, чтобы не пропал корпоративный подарок — билет от босса, а по желанию, не понравится. И после этого разговора ты или выживешь, или прямо от меня поедешь реализовывать свою давнишнюю мечту — бросаться с Большого Москворецкого моста.
Он выпил, он выживет.