У жирафа есть окапи, у лошади — пони, у слона — Чебурашка, а у свиньи — французский бульдог. Эти хрюкающие кривоногие мрази (я о бульдогах) выводят меня из себя, и несмотря на то что у меня нет никаких особых причин их невзлюбить, я их ненавижу из-за одной только манеры вести себя в собачьем обществе, что бульдожка тут же и продемонстрировала. Девочка, имя которой я до сих пор не знаю, шла по газону с этим недоделанным бульдогом, и тот лаял на прогуливающегося неподалеку немецкого дога истеричным кашлем туберкулезника, несомненно собираясь намять тому догу бока. Когда догу это занудство надоело и он крупной рысью побежал в сторону хама, мразь тотчас запросилась на руки девочке. Вот за это, вот именно за это, и еще, наверное, из-за тысячи причин, которые есть, но о которых я не знаю, я их и ненавижу! Догу приказали вернуться, и он ушел, обоссав напоследок куст на глазах, если так можно назвать похожие на поросячий анус щели обидчика.
И вот сейчас я встретил ее в третий раз. Следуя по коридору к лифту мимо одного из кабинетов на первом этаже, я краем глаза тут же уловил в его глубине легкий диссонанс. Что-то оранжево-сиреневое стояло у окна и выделялось на общем фоне костюмных тканей, как волнистый попугайчик, присевший на ветку с воробьями. «Привет», — машинально и мысленно поздоровался я с девчушкой, даже не повернув головы.
У лифта, заметив меня, Аня Стефановская, менеджер отдела по арт-проектам, и Раечка Чельникова, менеджер отдела Лебедева, вдруг изменили свои планы и двинулись наверх способом, который не противен только сантехникам и прочей челяди. Измена сверкнула и в их взглядах, когда они поняли, с кем вместе им придется медленно возноситься на этаж выше. Десять секунд стоять в замкнутом пространстве с Медведевым и не обмолвиться при этом словечком, как раньше, — это идиотками нужно быть, однако даже если и стать таковыми, то выйти из лифта придется вместе с Медведевым, а каждый знает, что быть с Медведевым в замкнутом пространстве десять секунд и не обмолвиться при этом словечком — это идиотизм, поверить в который трудно. Заговорить со мной — еще хуже. И хотя я не совсем понимаю, почему бы бесталанным телкам со мной не поболтать, они на это никогда больше не пойдут, поскольку связь с Медведевым отныне — преступна. Это как если добровольно заразиться ВИЧ-инфекцией и начать разносить ее по компании. Быть уволенному по надуманным основаниям только потому, что ты добр с Медведевым, никому не хочется, и две не самые красивые девушки «Вижуэл», стуча каблуками, поперлись по лестнице. Разве это не идиотизм?
Мила встретила меня неоднозначно. Сначала в глазах ее сверкнула радость, но потом, когда первый импульс затух, пришел второй — ее глаза стали хотя и виновато сияющими, но все равно холодными.
— Слушаю вас, — сказала мне девочка, у которой, со слов Щура, лежит больная раком мать и которую я устроил на высокооплачиваемую работу.
— Скажите, Мила, у себя ли находится президент компании «Вижуэл» Рогулин Георгий Алексеевич?
— У вас назначено?
Мила знает, что на эту работу благодаря участию своего друга Щура устроил ее я. Это Евгений Иванович Медведев, введя в эйчар мимо очереди на эту должность в несколько сот претендентов, дал ей возможность зарабатывать две тысячи долларов в месяц, что, несомненно, должно было самым положительным образом повлиять как на рацион ее питания, так и на качество лечения ее матери.
— Нет, к сожалению, но мне кажется, если вы передадите ему, что я пришел по важному для него вопросу, он меня примет без записи.
Благие намерения Милы вошли в противоречия с корпоративной дисциплиной. Я знаю, что она и впустить меня не может, и не впустить для нее — сукой оказаться.
Шагнув к ней, я потрепал ее за щеку и шепнул:
— Кричи.